Я бросила рождественские розы и пошла вдоль течения замерзшего ручья туда, где он впадал в озеро. Я не ходила здесь со дня смерти папы, но это был самый короткий путь до Кларки. Я побежала по краю свекловичного поля и остановилась перед домом Кларки. Светонепроницаемые шторы были закрыты, а из трубы шел дым. Я распахнула входную дверь. Кларки сидел на коврике перед камином. Между его ног сидела Сьюзен, прижавшись к его груди спиной. Он обнимал ее. Увидев меня, они не пошевелились. Сьюзен пригласила меня войти, чтобы я немного согрелась.

Дядю Роджера я обнаружила в сарае. Он стоял там, держа в руке масленку и ветошь. С балки свисала керосиновая лампа, освещавшая своим желтоватым светом двигатель трактора. Он выслушал меня, а когда я закончила, вытер руки о тряпку.

– Сьюзен сейчас там, говоришь?

– Она лежит рядом с ним на коврике, – пробормотала я, задыхаясь. – Перед камином.

Я была рада услышать, как он сказал, что ненавидит Кларки. И была рада видеть его убежденность в том, что мама и Сьюзен предали нас.

Дядя Роджер пошел в дом Кларки и стал угрожать ему ружьем. Сьюзен встала между ними – так Кларки сказал мне потом. Дядя Роджер велел Сьюзен идти домой, иначе он отречется от нее.

Домой Сьюзен не пошла. Они с Кларки поженились в городе. Мама и Джек объявили, что тоже собираются жениться, а мама Джека прислала мне из Америки пальто из голубой шерсти, которое я должна была надеть на свадьбу. Оно пришло вместе с письмом, где она писала, что с нетерпением ждет их приезда по окончании войны. На свадьбе мамы и Джека я сидела с каменным лицом и повыдергивала из шелковых фиалок, которые украшали мое платье, все лепестки. Потом, в кабачке под открытым небом Джек сказал мне, что взрослых порой сложно понять. Он сказал, что в слезах нет ничего плохого. Что мне не стоит быть все время стойкой.

– Я не плачу, – пробормотала я, вытирая нос рукавом.

– Конечно не плачешь, – сказал он и протянул свой платок.

Когда у Сьюзен родился сын, она назвала его Роберт. Мой дядя отказывался даже посмотреть на него. Мама собиралась в Америку. Бабуля, наконец, дала маме и Джеку свое благословение. Она решила, что для такой умной девочки, как я, в Америке будет много возможностей.

За неделю до отъезда Сьюзен впервые принесла с собой на ферму Роберта. Бабуля, мама, тетя Мэрион и братья Сьюзен поочередно брали его на руки. Мне разрешили покормить его из бутылочки. Малыш пил, как голодный ягненок, по подбородку текло молоко.

– Какая милашка! – воскликнула бабуля.

Бабуля сказала, что Сьюзен и Кларки нужно заводить большую семью, а тетя Мэрион возразила, сказав, что для начала вполне достаточно.

– Кларки – хороший человек, – сказала им Сьюзен. – И он хороший отец.

Тетя Мэрион и бабуля согласились, будто позабыв, что они должны были злиться.

Когда мы услышали, как дядя Роджер въезжает во двор на своем тракторе, в глазах Сьюзен появился дерзкий блеск.

– Лучше я пойду, – сказала она.

После ее ухода мы с бабулей стояли возле окна на верхней лестничной площадке и смотрели, как она поспешно идет по полю с сыном на руках.

У раненого солдата возле часов было молодое, приятное лицо. Он был опрятно одет, и если не смотреть на него, то можно было представить, что у него есть нога. Я обрадовалась, когда к нему подошла пара. Это означало, что у него есть семья. Уходя, он кивнул мне. Пожилая женщина с черными глазами тоже смотрела на меня, скрестив на груди руки. Я решила найти маму. Я обходила очереди к телефону из конца в конец, но ее там не оказалось, так же, как и в залах ожидания. Я прошла вдоль деревянных скамеек и стащила наш чемодан по спуску на нижний уровень. Я вернулась в главный вестибюль и, взобравшись по ступеням, постояла на балконе, с которого был виден весь зал. Ко мне внутрь прокрался жуткий страх. Должно быть, прибыло сразу несколько поездов, потому что вестибюль вдруг наполнился людьми.

– Ты потерялась, да? – раздался голос. Это оказалась та самая пожилая женщина. – Мой сын служит во флоте. И он скоро возвращается, понимаешь? Я вытянула счастливый билетик. А ты кого ждешь, милая? Хочешь, я попрошу носильщика помочь тебе? Я тут их уже всех знаю. Я сюда каждый день ждать прихожу. Ты слишком юная, чтобы быть здесь одной…

Он схватила меня за локоть и предложила отвезти меня к себе домой. Я могла бы занять комнату его сына, пока он не вернулся. Кровать была застелена голубым атласным одеялом. Она показала мне телеграмму от военного министерства и объяснила, что они, судя по всему, ошиблись. Ее сын не мог утонуть. Он был отличным пловцом.

– Я присмотрю за тобой, милая, – сказала она. – Я хорошо о тебе позабочусь.

В ушах у меня стучало, меня захлестнула паника. Я попыталась высвободить руку из пальцев этой женщины, предлагавшей блага, которых я не хотела. Я окинула взглядом толпу в поисках мамы, но вместо этого увидела Джека. Высокий и легко узнаваемый, он стоял у часов и без конца крутил в руках шапку.

– Он здесь! – закричала я, высвободившись из хватки женщины и оттолкнув ее. Я схватила с пола наш чемодан и стала пробиваться вниз по лестнице. Джек был первым человеком, кого я увидела за все недели нашего путешествия, который знал меня, нашу ферму и людей, которых я любила. Увидеть его было то же самое, что снова увидеть дом. – Джек! – крикнула я, напрочь забыв про все свои мысли о том, чтобы спрятаться от него. – Джек, Джек, это я!

Мы с мамой покинули ферму затемно. Мы попрощались со всеми накануне вечером и пообещали, что напишем, как только прибудем в Америку. Бабуля приготовила нам в дорогу еду.

– Береги себя, – сказала она мне и обняла так сильно, что я едва дышала. Она дала мне небольшого, потрепанного плюшевого медвежонка. – Он принадлежал твоему папе, когда он был ребенком. Возьми его себе.

Мама выложила мою одежду в путешествие на пустую кровать Сьюзен. Сарафан и мой любимый желтый кардиган. Темно-синее пальто с бархатным воротником «Питер Пэн», пара перчаток и мой лучший выходной берет.

Мы прокрались мимо дремлющих во дворе пастушьих собак. Мы поднимались по заросшей травой тропе под светом августовской луны; мотыльки порхали в серебряном луче, освещавшем нам путь; роса насквозь промочила мои носки и сандалии. Я остановилась и бросила взгляд на крытое соломой строение, которое всю жизнь было моим домом. В окне на лестничной площадке виднелся силуэт. Это была бабуля. Она подняла руку, а затем внезапно рухнула в кресло, которое всегда там стояло.

Я поняла тогда, что даже когда я состарюсь, я не забуду очертаний бабули в окне. Как она помахала мне на прощание, а затем упала в кресло, словно сломленная нашим отъездом.

Мама была уже далеко впереди, все больше растворяясь в темноте.

Я побежала за ней, прося подождать.

– Бабуля… – начала я.

– Не оглядывайся, – прошептала мама, быстро шагая вперед. – Не оглядывайся.