К тому же в нем никогда не утихали сомнения, в самом ли деле он сын покойного императора Петра Федоровича. Хотя вполне достаточно было бы просто посмотреть в зеркало, чтобы получить доподлинный ответ: сходство отца и сына было разительным. Однако к этому вопросу Павел продолжал относиться с поистине инквизиторским любопытством. Стоило ему увериться, что он истинно сын Петра, как честолюбивые устремления вспыхивали в нем с новой силой, он начинал ненавидеть мать… совершенно упуская из виду (со свойственной ему пристальной внимательностью к мелочам, но неумением делать из них глубинные, логические выводы), что по законам Российской империи он не имеет никакого права на престол. Прежде всего потому, что закона о престолонаследии в Российской империи никогда не было.

Нет, ну в самом деле! Трон в России всегда переходил «по избирательному или захватному праву», а проще сказать, «кто раньше встал да палку взял, тот и капрал». Петр Великий помнил старинную «правду воли монаршей», то есть произвольную власть государя самому выбирать себе наследника, но сам он не успел воспользоваться тем правом, вот и пошла после него череда императоров и императриц, захватывавших русский трон при помощи государственных переворотов. Елизавета Петровна, надо отдать ей должное, выбрала себе законным преемником Петра Феодоровича, отца Павла, но сам-то Петр ничего не сделал для интересов своего сына. Таким образом, после его смерти Павел в глазах закона был полное ничто и всецело зависел от произвола матери. Это и сводило его с ума.

Он жил, никому не веря. Первая жена, немецкая принцесса Вильгельмина, в крещении Наталья Алексеевна, изменяла ему с лучшим его другом, Андреем Разумовским, заядлым пожирателем женских сердец. Совсем даже не факт, что ребенок, при рождении которого она умерла в апреле 1776 года, был его сыном, а не русского Казановы. Вторая жена, Мария Федоровна, она же принцесса София-Доротея, была достойна Павла мелочностью и придирчивостью ограниченного ума… К тому же она так же строила замки своего честолюбия на пустом месте и неустанно подогревала устремления своего мужа, хотя в вопросах государственной власти понимала еще меньше, чем в грамматике и правописании, в которых была не просто слаба – понятия о них не имела.

Павел порою ненавидел жизнь, потому что она была исполнена страдания. Он жил, ни на кого не надеясь, всех постоянно подозревая в злоумышлениях, по крайности – в скрытых издевках. В глубине души он чувствовал слабость своего характера, но признать ее было для его непомерной гордыни невозможно. Он яростно завидовал своему великому предку Петру Алексеевичу. Если бы обладать такой же мощью натуры, такой твердостью духа, такой богатырской статью, жизненной силой! Тогда мать трепетала бы перед ним, а не он перед нею! А он трепещет, увы, и презирает себя за это, и ненавидит, еще пуще ненавидит ее…

Внезапно Павел заметил в глубине одной подворотни очень высокую фигуру, завернутую в длинный плащ, в военной, надвинутой на лицо треугольной шляпе. Похоже было, человек ждал кого-то, однако, когда Павел и Куракин поравнялись с ним, он вышел из своего укрытия и пошел слева от Павла, не говоря ни слова.

Павел оглянулся. Странным показалось ему, что на охрану появление сего человека не произвело никакого впечатления, хотя несколько минут назад они палками отогнали прочь какого-то нищего, который спьяну вздумал просить милостыньку у императора. Куракин тоже шел с равнодушно-сонным видом, погруженный в какие-то свои мысли.

Впрочем, прислушавшись к себе, Павел вдруг ощутил, что не испытывает никакого страха. Мысль о том, что странный человек может быть убийцей, не трогала его сознания. Удивительным казалось только то, что ноги неожиданного спутника, касаясь брусчатки, издавали непонятный звук, словно камень ударялся о камень. Павел изумился, и это чувство сделалось еще сильнее, когда он вдруг ощутил ледяной холод в своем левом боку, со стороны незнакомца.

Павел вздрогнул и, обратясь к Куракину, сказал:

– Судьба нам послала странного спутника.

– Какого спутника? – спросил Куракин.

– Господина, идущего у меня слева.

Куракин раскрыл глаза в изумлении и заметил, что у великого князя с левой стороны никого нет.

– Как? Ты не видишь человека между мною и домовою стеною? – удивился Павел, продолжавший слышать шаги незнакомца и видеть его шляпу, его мощную фигуру.

– Ваше высочество, вы идете возле самой стены, и физически невозможно, чтобы кто-нибудь был между вами и оною стеною, – благоразумно возразил Куракин.

Павел протянул руку влево – и точно, вместо того чтобы схватить незнакомца за плечо, ощупал камень. Но все-таки незнакомец находился тут и шел с цесаревичем шаг в шаг, и поступь его была как удары молота по тротуару.

Павел взглянул на него внимательнее прежнего. Тот как раз в то мгновение повернулся, под шляпой сверкнули глаза столь блестящие, каких он не видал никогда ни прежде, ни после. Они смотрели прямо на Павла и, чудилось, околдовывали его.

– Ах! – сказал он Куракину. – Не могу передать тебе, что я чувствую, но только во мне происходит что-то особенное.

Павел начал дрожать – не от страха, но от холода. Казалось, что кровь застывает в его жилах. Вдруг из-под плаща, закрывавшего рот таинственного спутника, раздался глухой и грустный голос:

– Павел!

– Что вам нужно? – откликнулся тот безотчетно.

– Павел! – опять произнес незнакомец, на сей раз, впрочем, как-то сочувственно, но с еще большим оттенком грусти.

Потом он остановился. Павел сделал то же.

– Павел! Бедный Павел! Бедный князь! – раздался голос.

Павел обратился к Куракину, который также остановился, удивляясь, что происходит с его высочеством.

– Слышишь? – спросил Павел взволнованно.

– Ничего, – отвечал тот, – решительно ничего.

– Кто вы? – сделав над собою усилие, спросил цесаревич, и Куракин вздрогнул, потому что ему показалось, будто Павел сошел с ума: он разговаривал с пустотой. – Кто вы и что вам нужно?

– Кто я? Бедный Павел! Не узнаешь? А ведь ты только что вспоминал меня. Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Не разводи пауков в доме своем, не то они задавят тебя.

Произнеся столь странную речь, незнакомец в плаще снова двинулся вперед, оглядываясь на Павла все тем же проницательным взором. И как тот остановился, когда остановился его необычный спутник, так и теперь он почувствовал необходимым пойти за ним.

Дальнейший путь продолжался в молчании, столь напряженном, что и встревоженный Куракин не мог сказать ни единого слова.

Наконец впереди показалась площадь между мостом через Неву и зданием Сената. Незнакомец прямо пошел к одному, как бы заранее отмеченному, месту площади. Великий князь остановился.

– Прощай, Павел! – произнес человек в плаще. – Ты еще увидишь меня опять здесь. Помни: берегись пауков!