Файка? Да ладно! Хватит нам мозги пудрить! С твоим ректором все ясно, побереги творческую фантазию!

И тут мне стало жаль Мазахира, если б я знал, что так получится!.. Мазахир сидел на столе и горько плакал. Элаббас в растерянности поглядывал на него. Гияс молчал, положив руки под голову, по лицу его бродила странная улыбка.

— Ладно уж, — Элаббас одной рукой поднял Мазахира и отнес его обратно на кровать. — Хватит тебе, взрослый парень… Пойдем завтра к этому подлецу — пусть будет по-твоему…

С Гиясом мы должны были встретиться возле университета. Мазахир с самого утра неотлучно находился при нас, однако по дороге зашел в магазин за сигаретами — и пропал.

Гияс ждал возле университета. Каждое утро он куда-то уходил — сегодня ему понадобилось на переговорный пункт: звонить домой.

Прежде чем идти к проректору, мы заглянули к Ха-лилу-муаллиму и окончательно убедились в том, что Мазахир все сочинил: ректор еще не вернулся, и мало того, неясно было, вернется ли к концу июля, так как после научной сессии, в которой он сейчас принимал участие, в Москве или в Ленинграде состоится какое-то важное совещание и он в этом совещании тоже должен участвовать.

От Халила-муаллима мы узнали, что в последние дни Мазахир неоднократно бывал у проректора; с работой у него все в порядке, не сегодня-завтра должен быть приказ. То, что Мазахир скрыл от нас свои визиты к проректору, очень удивило замдекана, а выдумку насчет ректора Халил-муаллим принял за дружескую шутку — свои же люди… Но Мазахир не шутил, он понимал, что сделал, и его бегство под предлогом покупки сигарет лишний раз подтвердило это. Непонятно же было вот что: с одной стороны, он тайком бегал к проректору, с другой — и это никак не укладывалось в голове — звал нас идти к нему, хотя было ясно, что как раз у проректора все и выяснится. Может, кто-нибудь сказал ему, что ректор возвратится не скоро, и он решил поторопить события, а устроившись на работу, намеревался устроить и нас?.. Может, в нем вдруг заговорила совесть, угрызения ее стали особенно сильны где-то возле здания университета, он наскоро сочинил эту историю с ректором, бросился в общежитие — а оно рядом, — и у него не хватило времени как следует продумать версию… Это было похоже на правду, и главное — похоже на Мазахира. Может, в ту ночь он слезами смыл свое предательство? Но то, что сейчас он опять исчез, не вмещалось уже ни в какую версию.

Хотя Халил-муаллим предварительно договорился о приеме, мы попали в кабинет Файка Маликова, просидев у дверей не меньше часа.

Говорят, нет хороших или плохих людей: у хороших будто бы может быть сколько угодно недостатков, а у плохих людей бывает полно положительных качеств.

Я думаю, все это ложь и обман. У хорошего человека могут быть плохие привычки или дурной характер, тут я согласен. Я другое хочу сказать: и хорошие, и плохие человеческие черты присущи только хорошим людям, а в плохих же людях вообще нет ничего человеческого, и находить в них положительные качества — занятие опытных лицемеров.

Файка Маликова мало кто любил в университете. Мне он всегда был неприятен, но о таком человеке, занимающем высокую должность, высказываться непросто. Невольно попадаешь в сложное положение, потому что плохой человек, занимающий высокую должность, делает не тблько плохое, кому-то он сделал и добро, и завзятые лицемеры уже по одному этому наверняка отыскали в нем положительные черты. Но не все в этом мире решают лицемеры. Есть еще на свете люди, которые белое называют белым, черное — черным. И лишь благодаря тому, что такие люди существуют, все в мире со дня его сотворения четко делится на хорошее и плохое…

Известно было, что Фаик-муаллим никогда прежде не был на преподавательской работе. Раньше он был на какой-то очень высокой должности, и проректор — это было для него резкое понижение.

Когда Фаик-муаллим шел по коридору, многие из преподавателей сторонились, давая ему дорогу. Когда он входил в аудиторию, в руках у девушек мелькали карманные зеркальца, а отвечая ему, девушки бледнели и краснели. Но я не верю, что делали они это из уважения или влюбленности. Так же я никогда не поверю, что, устроив Мазахира на работу, Фаик-муаллим станет в его глазах хорошим человеком… А если б он мне сделал добро, изменил бы я свое мнение? Никогда!.. Никогда он не станет для меня другим, хотя и не исключено, что он может сделать для меня доброе дело. Добро он мне сделает с одним условием — если я изменюсь, стану другим, своим человеком. Если плохой человек на ответственной должности делает кому-то добро, значит, в том его польза, а значит, в этом мире непременно должно уменьшиться добра. Если бы плохие люди всегда преуспевали в достижении своих целей, на свете просто не осталось бы хорошего. В этом все дело. И еще дело в том, что, распространяясь о положительных чертах плохих людей, завзятые лицемеры теряют грань между плохим и хорошим и, возможно, сами того не зная, предотвращают смертельную схватку добра со злом, тем самым толкая человечество к неминуемой гибели… — Так рассуждал я тогда с присущей мне в те годы наивностью и категоричностью суждений.

Но, входя в тот день в кабинет к проректору, я не ждал от этого человека активной враждебности, наоборот, я думал, что теперь, после смерти Тахира-муаллима, мы не должны больше быть для Файка Маликова опасными представителями враждебного лагеря. В конце концов, мы никогда не сталкивались с ним лицом к лицу. Мы вполне прилично вели себя на его лекциях, разве что иногда вступали в спор. Правда, на собраниях, когда проректор нападал на Тахира-муаллима, мы с места бросали реплики, пытаясь защитить своего учителя; впрочем, на собраниях за Тахира-муаллима вступался весь филфак, потому что Тахир-муаллим был не просто деканом факультета, он был Тахиром-муаллимом. Ну а теперь его нет. И никогда не будет. И собраний этих больше не будет… Впрочем, если мы останемся в Баку, такие собрания вполне могут состояться… Может быть, именно потому и было сейчас у Маликова такое раздраженно-недоброжелательное лицо…

Мы сели справа от двери, не приближаясь к окруженному стульями длинному полированному столу. Халил-муаллим сел с нами, будто он тоже студент.

— Я слушаю, — произнес Файк Маликов, не вынимая изо рта папиросу.

Мы молчали. Уславливаясь с проректором о приеме, Халил-муаллим, конечно, объяснил ему, в чем дело.

— Кажется, желающих высказаться нет. Тогда,