Села перевести дух. Негромко работал включенный телевизор – шел какой-то фильм.

«Ветрянка, – услышала она. – Ветрянка ты моя! Ветреная моя девочка… Не ковыряй болячки – останешься меченой на всю жизнь. А лицо, моя милая, это вывеска женщины».

Она подняла глаза и внимательно посмотрела на экран. Молодая актриса с распущенными волосами что-то кричала в ответ своему спутнику – темноволосому мужчине в крупных очках, смотревшему на нее внимательно и нежно. Он тихо успокаивал:

– Не надо, Марина. Оставь!

Потом мужчина подошел к девушке и, взяв за тонкие плечи, посмотрел ей в глаза. Девушка чуть откинула голову. И через минуту вырвалась из его рук.

«Господи, – подумала Марина, – какая чушь! Лицо женщины – вывеска. При чем тут лицо? При чем тут вывеска? Очередная мыльная опера. Сколько можно? Закормили просто… Так. Таблетки на месте. Продукты в сумке. Юлькину книжку взяла. Внуку микстуру тоже. Да! Слава богу. Мама просила теплую ночнушку. Хорошо, что вспомнила, господи. Совсем нет головы».

Она щелкнула пультом, оборвав историю ветреной женщины, своей тезки. Проверила, выключен ли свет, закрыты ли холодильник и окна, и наконец вышла из дома. На улице поймала такси – роскошь, конечно, Виктор бы не одобрил, живут они скромно, как и подобает пенсионерам, но…

Сегодня воскресенье, а значит, пробок в городе нет. И до вокзала она точно доедет быстрее. Да и сумка, кстати, и больная спина.

Она села на заднее сиденье, и таксист резко рванул с места.

Она гневно глянула на него в зеркало. Он увидел ее взгляд и улыбнулся.

– Не беспокойтесь, дамочка! Не первый раз замужем.

Она покачала головой и отвечать не стала.

«Дамочка, – подумала она. – Ну, спасибо, что не тетка».

Потом она отвлеклась и стала смотреть в окно. Город был непривычно пуст – все рванули на дачи и разъехались по разным странам. Время отпусков, конец августа.

В окне пролетала Москва – прекрасная, новая, слегка незнакомая и иногда непонятная. Но прибранная, точно невеста, и чистая.

Город ее юности.

Проехали Чистые пруды, и она скользнула взглядом по знакомым местам. Где-то тот дом – вряд ли он жив, – странный, совсем старый уже тогда, с деревянными лестницами и полукруглой комнатой с черным роялем, где печальная женщина в темно-зеленой шали играла Шопена.

Сливовый пирог, горячий чай, запах оплывших свечей. Печальная музыка, молчаливая и немолодая хозяйка, смотревшая на нее, такую юную и красивую, с чуть заметной завистью и тайным знанием жизни.

И стук каблуков по темным ступенькам – скорее на улицу! А подите вы все со своими тайнами и муками ревности! Кретин! Вот надо же было притащить ее к бывшей любовнице!

И запах сирени на влажной и темной улице. И еще – ощущение свободы и счастья. Такое глубокое, терпкое, что выступили слезы, и ей даже стало немного страшно.

Она прикрыла глаза – защемило сердце.

Шофер прибавил звук радио, и понеслась залихватская песня о тюремной доле.

Она посмотрела на часы и облегченно вздохнула – скандал, кажется, отменяется. Ну, в крайнем случае – маленький выговор.

Она подумала про мужа и почему-то улыбнулась. А потому, что даже подумать о нем ей было приятно. Этот суховатый, сдержанный, казалось бы, совсем не «ее» человек, ну, уж точно – не ее круга, возник в ее жизни пятнадцать лет назад. Тогда, когда она уже и не думала ни о чем подобном – замотанная, закрутившаяся в проблемах, не очень молодая и усталая женщина.

А он возник. Внезапно, случайно – подумать только – в очереди в Сбербанке! Выходя, она поскользнулась. Март месяц, лужи и лед, яркое солнце. Он подхватил ее за локоть. Она смутилась и поблагодарила. А он взял ее сумки и дотащил до подъезда. У подъезда раскланялся и… пошел.

А она, сама не ведая, что творит, вдруг окликнула его:

– Постойте!

А когда он резко обернулся, совсем растерялась и от смущения развела руками.

Поженились они через три месяца – с загсом и посиделками в кафе. На этом настоял новобрачный.

Она отбивалась:

– Да зачем этот загс, нарядное платье и вся эта ерунда?

А он даже обиделся:

– Да как же так? Без атрибутики нет, моя милая, события. А уж тем более – праздника.

Что поделаешь – человек военный, привык к порядку. Смирилась.

Со многим смирилась. Понимая, что главное и что важнее. А однажды, обидевшись на его очередной строгий выпад, подумала: «А ведь его достоинства гораздо крупнее его недостатков. Значимее и ценнее!»

И жить после этого стало намного легче.

Ее слегка удивляло мамино отношение к «новому» мужу. Слегка презрительное, что ли… Чудно – впервые Марине попался «настоящий полковник». И еще – настоящий мужик. Без капризов и выкрутасов. Без интеллигентских рефлексий и обиды на жизнь. Человек, понюхавший пороху – в прямом и переносном смысле. Знающий цену всему – в том числе и человеческой жизни. Служивший в Забайкалье и на Урале. Прошедший Афган, так, к слову. Честный до дурости, прямой и справедливый. Работящий, скромный, непритязательный. Обожающий ее, Марину. Надежный как скала. И чем он не устроил капризную тещу? Ах, не так образован! Ах, из села, из глубинки! Ах, не там ставит ударение и не читал Шопенгауэра!

В общем, не нашего поля ягода…

И вечные разговоры: «Валерочка, Валерочка. Валерочка это и Валерочка то». Все обожали Валерочку! Без сомнений! Он и вправду был подарком судьбы для Марины, необыкновенный, единственный.

Но… У каждого своя судьба, верно?

И Марина сама прекрасно видела и замечала – и «бокал» вместо кружки, и ударения, и верность Родине, которую любить сейчас было не принято, что вполне, кстати, понятно и объяснимо. И боль за родную армию и флот. Все это было ей, несомненно, чуждо, незнакомо и не очень понятно. Но…

Господи, сколько «но»! А что есть кроме них? Да куча всего, ей-богу! Преданность, нежность, бережность. Верность. Уверенность. Неподдельная и искренняя нежность к Юльке и внукам. Ее, Марининым, внукам!

Есть дом, построенный его, между прочим, руками, в котором живет все лето ее шумная и хлопотная семейка. Есть помидоры, любовно посаженные им и потом закатанные в трехлитровые банки. Есть грибы в корзине, которые он приносит рано утром из лесу. Есть горячий чай, заваренный по особому рецепту им же – с малиновым и смородиновым листом, который он ставит ей на ночь на прикроватную тумбочку.

И еще – есть те три недели после тяжелой операции. Когда он не уходил из больницы. Есть в ее памяти. Навсегда. И не очень важно – после всего перечисленного выше, – что он не читал Шопенгауэра. Потому что жизнь на нем, на Шопенгауэре, не построишь. Жизнь – она куда проще, чем иногда кажется.

И еще – она, жизнь, хорошо научила ее, Марину, что в ней нужно ценить, а на что вовсе не обращать внимания.