Дэну она пожаловалась: ей претит таскать очистки в броутоновский хлев, смотреть, как Зефирка тычется в них рылом, выуживает самые лакомые кусочки с неожиданным для свиньи изяществом, пребывая в счастливом неведении относительно своего ближайшего будущего. Стелле казалось, что, участвуя в откорме, она совершает подлость. Не отпускал суеверный страх: вдруг Господь глядит с небес, наблюдает за ее ежедневными хлопотами по хозяйству, за попытками скрыться от правды?

А правда в том, что скоро Стеллу ждет несчастье. И никуда не деться от мыслей о нем, не желают они прятаться в подсознании, лезут на поверхность, делают мучительными эти сентябрьские дни. Даже письма Дэна – прекрасные, исполненные любви – почти не утешали Стеллу. Беря письмо в руки, она отдавала себе отчет: Дэн писал его три-четыре дня назад, а за это время что угодно могло случиться. Цензоры тщательно вымарывали все, что не подлежало прочтению гражданскими, однако Стелла слушала еще и девятичасовые новости по радио. Ей хватало информации, чтобы понимать: совместное бомбардировочное наступление в разгаре.

Отпуск Дэну давали крайне редко. После тех благословенных дней в доме на Гринфилдс-лейн Стелле с Дэном лишь дважды удалось урвать у судьбы несколько часов (Дэн сопровождал грузовик с припасами), но ни одной ночи они вместе не провели. Дэн не имел возможности сообщать Стелле о своих перемещениях, и она не представляла, когда и как они снова встретятся.

Каждый день начинался надеждой, был исполнен ожидания, а заканчивался разочарованием и дурными предчувствиями. В довершение всего в последний раз Стелла и Дэн чуть не поссорились. Она хлопотала в доме на Гринфилдс-лейн, когда появился Дэн, и он шагнул прямо в ее объятия. Не говоря ни слова, они направились на второй этаж, где, опять же молча, занимались любовью с таким накалом чувств, что под конец волосы Стеллы были влажны от ее же слез.

Потом они спустились в гостиную, разожгли камин и устроились у огня. Пили виски, которое принес Дэн, и наблюдали, как вечереет за окном. Вся дрожа и пылая, готовая, если бы только это было возможно, впитаться в Дэна и впитать его в себя, и в то же время еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться от избытка чувств, Стелла потянулась к возлюбленному. Он мягко отстранился, шепнул:

– У меня больше нет презервативов.

– Мне все равно, – взмолилась Стелла.

– А мне не все равно.

Дэн вздохнул, сел ровно, запустил пятерню в волосы. Мышцы заиграли на его обнаженной спине. Стелла отметила, как он похудел, пока валялся в госпитале, и ее сердце сжалось, а желание слиться с ним утроилось.

– Ты мне слишком дорога, чтобы оставлять тебя с ребенком.

– Но я хочу ребенка.

– Я тоже. Только не сейчас. Я хочу, чтобы наши с тобой дети были зачаты и рождены в безопасном мире. Чтобы они росли, не зная страха и лишений. Чтобы каждый день были с нами обоими и чтобы их родители не крали минут – ни у войны, ни у кого.

– А если ты погибнешь? Если не увидишь этого идеального мира?

Слезы заструились у нее по лицу, закапали на колени в кольце тонких, почти прозрачных рук.

– Дэн, вдруг ты погибнешь? Оставь мне частицу себя! Тогда я хоть буду знать, ради чего живу!

– Родная, не надо таких жертв! – Теперь он стоял перед Стеллой на коленях, невыносимо грустный. – Ты – часть меня. Если я погибну, если не вернусь, ты должна жить для себя. Я хочу, чтобы у тебя был выбор, чтобы ты была свободна, могла при желании уйти от Чарлза, поселиться здесь, в этом доме, где никто тебя не обидит. Одной тебе будет трудно, очень трудно; но ты даже не представляешь, до какой степени усугубит ситуацию ребенок.

Стелла понимала, что Дэн прав, однако от этого ей было только хуже. Потом, когда он собрался уходить, она долго извинялась за свое по-детски глупое поведение, а он целовал ее нежно-нежно, и ясно было – он ни капли не сердится. А вот сама Стелла не могла себе простить, что испортила свидание, краткое и бесценное. Размолвка не давала ей покоя, она без конца мысленно прокручивала сцену спора в полной уверенности, что озвученные страхи теперь уж точно материализуются, что больше ей Дэна не увидеть, и она сама накликала беду.

С такими мыслями Стелла мыла посуду после утренней трапезы преподобного Стоукса. Мыло кончилось, жир не сходил. Яичный порошок и не думал растворяться в сероватой воде, на поверхности плавали амебистые кляксы, и вдобавок пованивали серой. Стеллу мутило.

Раздался стук в заднюю дверь. Не найдя в себе сил, чтобы пойти и открыть, Стелла крикнула:

– Войдите!

Появилась Ада в старом твидовом пальто поверх кухонного фартука, с шарфом на голове, поспешно прошла к столу, неся плетеную корзину и пряный, свежий осенний аромат.

– Доброе утро, милочка Стелла. Принимайте свежатинку.

И Ада вытащила из корзины нечто мягкое, завернутое в сырую газету, и плюхнула сверток прямо на стол. Побледневшая Стелла едва сумела прошептать:

– Что это?

Ада рассмеялась, отогнула бурые уголки газеты, явила рыхлый шмат блестящей алой плоти и клубок серых пухлых змей.

– Ливер, милочка, да еще подчеревок, да рубец. Ну и бекона кусок, разумеется…

Значит, Броутоны свою Зефирку забили.

В ноздри ударил металлический запах крови. Стелла прижала ладонь ко рту, к носу, отшатнулась от стола и едва успела в туалет, где ее жестоко вырвало.

– Вам лучше, деточка?

Ада с сочувствием и пониманием следила за тем, как Стелла пьет чай. Бренные останки Зефирки были вновь завернуты и убраны с глаз долой, но Стелла продолжала ощущать вонь мертвой плоти. С каких это пор у нее такой чувствительный нос?

– Да, спасибо, немного лучше.

Она сделала еще глоток. Вообще-то Стелла предпочла бы простую воду, но отказываться от приготовленного Адой чая показалось невежливо. И нельзя же было сознаться, что ее продолжает тошнить, и черной неблагодарностью выглядел бы намек, что лучше Аде уйти, оставить Стеллу одну. Ада сняла пальто, повесила на крючок – явно решила оставаться в приходском доме до тех пор, пока не убедится, что миссис Торн вне опасности. Словно пришпиленная взглядом Ады, Стелла вымучила улыбку.

– Осеннее обострение. Сразу как-то похолодало, дни стали короткие, вот я и расклеилась.

– И давно вы… расклеились?

– С неделю назад. Правда, раньше меня не тошнило. Наверное, это последствия зимней простуды. Я думала, что справилась с болезнью, оказывается, нет. Да еще работы столько в огороде…

Ада только усмехнулась.

– Ах вы, милая! Конечно, откуда у вас опыту взяться? Ну что, нашего полку прибыло?

Какого еще полку, недоумевала Стелла. Если Ада имеет в виду тех, кто снабжал Зефирку очистками, то на целый полк количество этих людей явно не тянет.

– Я хочу сказать, – в голосе Ады зазвучала нежность, – уж не беременны ли вы, миссис Торн?