— И вообще, ты меня теперь должен трудоустроить. У меня здесь работы нет. Тю-тю! Ахнулась моя работа! А у тебя своя контора.

— Да я вообще думаю закрываться. Или перепрофилироваться. В Аликанте…

— А меня не парит, что ты там думаешь. Гуд бай, я блевать пошла.

И, пошатываясь, вышла.

По квартире неслось громкое аськино пение:

— Над цепью Кордильерных снежных гор Летит кондор, Парит кондо-ор, Голодный, зло-о-ой… Пари-ит… …э-э… Парит гондон, Парит гондо-о-он, Порватый, зло-о-ой…

Аське вторил Вавила:

— Гон-дон…

Когда Сигизмунд вошел в гостиную, Михал Сергеич держал за подмышки обмякшего брозара.

— Упал, — пояснил Михал Сергеич, глядя поверх поникшей головы Вамбы. — Давайте его на диван какой-нибудь положим.

Общими усилиями Вамбу сгрузили на тахту в «светелке». Вамба устрашающе захрапел.

— Один готов, — отметил Сигизмунд.

— Вроде, хорошая водка, — сказал Михал Сергеич. — Не бодяжная.

— Вот и я про то. Хорошо идет. Ребята просто непривычные.

Ближе к ночи сосед, совершенно счастливый, просветленный, ушел. Вавила и скалкс дрыхли на полу — напоследок Вавила ухитрился влить в скалкса стопку-другую. Для равновесия, надо полагать.

В комнате Сигизмунда мирно спали Вика с Лантхильдой.

А Аська потянулась и сказала:

— Ну что, Морж, пойдем, что ли, собачку выгуляем?

* * *

Наутро Сигизмунд имел честь созерцать в зеркале собственную похмельную рожу. Мешки под глазами, синяки там же. Бриться не стал. Это была аськина идея. Она проснулась вместе с ним.

— Ой, Морж, ну ты и… Не, все нормально, только не вздумай бриться — так эстетнее…

— Что эстетнее? — сипло спросил Сигизмунд. Голова трещала.

— Образ законченный. Цельный. Сам посмотри.

И вот Морж стоит перед зеркалом и любуется. Да. Образ совершенно законченный.

Сигизмунд понимал, что сейчас придется тащиться в супермаркет за кефиром для всей честной компании. Скоро остальные проснутся. Их тоже похмелять надо. Так, сколько народу-то на флэту вписывается?

Сигизмунд начал считать, загибая пальцы. Получилось — семь человек.

Взял полтинник, выбрался из дома.

Фонари уже погасли, стояло промозглое черно-белое мрачноватое утро. Оскальзываясь на гололеде, Сигизмунд добрел до супермаркета. Пытался контролировать неприятные физические ощущения. Ощущения были еще те. Водку клали на пиво, чудили часов с пяти вечера и до… Ночью с Аськой, пока пса выгуливали, на водку положили еще пивка — по приколу показалось.

Вон они, приколы. А в двадцать лет, бывало… И в двадцать два — тоже…

Оставляя грязные следы на белом полу супермаркета, Сигизмунд направился в «молочный угол». Загрузил в корзину семь пакетов кефира.

Рядом остановился еще кто-то. Сигизмунд украдкой покосился — и вдруг узнал. Видел он этого мужика. И в супере видел — тот еще из-за молока с Лантхильдой едва не поскандалил. И потом, у Аськи. В то утро после страшной ночи, когда пропала Лантхильда. Филолог или историк, кто он там. Хрен разберет.

Мужик был неопрятен и откровенно похмелен. И тоже небрит.

— Привет, — хрипло сказал Сигизмунд.

Мужик глянул неузнавающе. На всякий случай буркнул:

— Привет.

И загрузил в корзину три пакета кефира. С мужиком было все ясно. Еще один флэтодержатель.

Гуськом двинулись к кассе. Злая после бессонной ночи кассирша долго рассчитывала — сперва одного, потом второго. Выбрались на снег. Мужик сразу канул в подворотне. В той заветной, с люком.

* * *

— Мама пришла, молочка принесла от бешеной коровки, — обрадовалась бессильная Аська. — Моржик, дай! Ле-нин — вод-ка — дай!

Они взяли по пакету, приложились. Стало легче. Как-то приятнее. По истомленному организму прошел холодок.

В дверях показался Вавила. Выглядел плачевно.

— Я загляну за синеву твоих ленивых глаз![3]— пропела Аська. — Иди к нам, Вавилыч. Ты крепкий мужик. На-ка, выпей. Целебный напиток.

— Приветикс, — просипел Вавила. И опростал пакет.

Аська с интересом наблюдала за ним. Когда он опустил пакет, осведомилась:

— Ну как? Лучше стало?

Вавила поморгал. Подумал. Поприслушивался. В животе у него заворчало.

— Годс, — резюмировал Вавила. И вдруг озарился внутренним светом. — Иди-на-хер. Ну-у…

— Ты че, Вавилыч? Охренел? — возмутилась Аська.

— Иди-на-хер! — повторил Вавила. — Годс!

— Морж, чего он, в натуре?

— А ты чего от вандала ждала, Анастасия? От тебя, небось, и нахватался.

— Нуу… — поддержал беседу Вавила. И потянулся к аськиному кефиру.

Аська хлопнула его по руке.

— Хрена тебе! Это мой!

— Мой.

— Йа! — сказал Сигизмунд. — Миина.

— Мой? Миина? Мой.

И забрал у Аськи кефир.

Аська повисла у Сигизмунда на локте.

— Морж, скажи ему!

Но внимание Сигизмунда неожиданно приковалось к футболке, в которую был облачен Вавила.

— Погоди, погоди… — Он даже наклонился вперед, рассматривая картинку и надпись под ней. — Это что еще за хренотень?

— А, это у нас в театре прикалывались, делали… Философские футболки. Телега такая была.

Футболка и в самом деле была крутая. Спереди красовалась окружность, из которой во все стороны торчали лучи-стрелы. Вроде солнышка, но с векторным устремлением. И надпись: «ЭТО ХАЙДЕГГЕР, ОН ВСЕСТОРОННЕ ПОЛЗУЧ И ЗАКОВЫРИСТ». Сзади же вилась спираль со стрелкой на конце. Текст пояснял: «ЭТО ГЕГЕЛЬ, ОН НЕМНОГО САМОНАДЕЯН, НО КРУТ».[4]

— Сильно, — вымолвил Сигизмунд наконец. — Кто это до такого додумался?

— Понятия не имею, но сильно, правда?

— Да, сильно, — согласился Сигизмунд.

— Сил-но! — вскричал Вавила. — Ле-нин!

Совместными усилиями пробудили и похмелили Вамбу. Затем — Вику. Лантхильду пока что не трогали — пусть спит. Скалкс неприкаянно бродил по квартире.

За завтраком Вика спросила:

— Кстати, Морж, что ты там вчера про Аликанте бубнил?

— Просто так… Вика, а на каком языке там говорят?

— На испанском.