НЬИ БРИТ

НА ПОМОЩЬ

Внизу оставалось еще много места, и последние пять букв он написал просто вымазанным в крови пальцем:

АЛЕКС

Когда письмо было кончено, уже смеркалось. Полоска света тускнела, тускнела и наконец совсем исчезла. Он не стал складывать листок, боясь размазать и без того не слишком четкие буквы, а положил развернутым на пол рядом с лежаком. Всю ночь это письмо скрашивало его одиночество. Время от времени он протягивал руку, чтобы потрогать его, убедиться, что оно тут, с ним, — его единственная надежда на спасение. Если все получится…

Все должно получиться. Леннарт придет. Он скажет ему, как задумал: «Леннарт, пожалуйста…» И Леннарт сделает то, о чем он попросит. И Бриско вспомнит…

«Бриско, вспомни… мы сидели на низкой стенке, не доставая ногами до земли, потому что были маленькие… день был солнечный, как сейчас вижу… мы плюнули и дали клятву на жизнь и на смерть, что придем на помощь друг другу, когда будет в том нужда… что у нас будет свой тайный пароль, и, стоит назвать его, помощь придет… и мы спрыгнули со стенки и смешали плевки палкой, вспомни, Бриско… и теперь ты нужен мне, на жизнь и на смерть… я пишу тебе кровью сердца, Бриско… вспомни…»

Свет и скрежет крышки люка застали его, спящего, врасплох. Это открывают или уже закрывают? Под утро он уснул крепким сном, и сейчас испугался — вдруг он все проспал? Он рванулся с лежака с криком:

— Подожди!

Но круглые очки Леннарта отблескивали над люком как ни в чем не бывало.

— Это я. Принес тебе поесть. Все в порядке?

— В порядке.

— Сейчас спущу котелок. А вчерашний, пустой, верни, ладно?

— Леннарт, пожалуйста…

Он поднял с пола письмо и рассмотрел его при свете. Некоторые буквы, по правде говоря, получились плохо. «Б» в слове «Брит» было вообще ни на что не похоже, а подпись «Алекс» выглядела кровавой и зловещей, словно след смертельно раненного, но в целом текст вполне читался.

— Леннарт, пожалуйста…

— Чего ты хочешь?

— Я положу в пустой котелок записку. А ты пойди и передай ее одному человеку.

— Не положено. Я должен приносить тебе еду, и все. Мне и разговаривать-то с тобой не положено.

Леннарт говорил шепотом и боязливо озирался.

— Умоляю тебя, Леннарт…

— Кому передать?

— Солдату, который был с вами в хлеву…

— Которому? Нас там было пятеро.

— Бриско.

— Не знаю никакого Бриско…

— Знаешь: это тот, который молчал. У которого арабский конь, рыжий с белыми чулками.

— А, Фенрир!

Нет, какой еще Фенрир… — чуть не сказал Алекс прежде, чем сообразил: у его брата теперь другое имя. Что-то в нем оборвалось, это было как обвал боли, но сейчас не время было давать волю чувствам.

— Да, — через силу сказал Алекс, — он самый. Вытягивай веревку. Записка в котелке.

— Вообще-то не положено…

— Леннарт, пожалуйста… Kreïdni… пойди…

— Ах, так ты тоже… Тебя та девушка учила?

— Да.

— Везет тебе! Самому трудно — произношение и все такое… Ладно, передам твою записку.

Котелок закачался на веревке и вознесся к свету. Люк закрылся.

— Спасибо тебе, Леннарт. Спасибо. Благослови тебя Бог…

Последующие часы он провел в лихорадочном возбуждении, словно Бриско мог появиться в любую минуту — сойти по лестнице с письмом в руке и кинуться ему на шею: «Алекс! Конечно же, я все помню! Ни о чем не беспокойся, я вытащу тебя из этой дыры!» Но утро миновало, а ничего так и не произошло.

Снаружи время от времени приглушенно доносились ничем не примечательные будничные звуки — то оклик, то конское ржание. Если бы он не знал, где находится, то мог бы подумать, что наверху мирная деревня, далекая от войны с ее трагедиями. Он стал было напевать, чтобы скоротать время, но получалось больше похоже на плач, чем на пение, к тому же он быстро устал. Его мучила жажда. Надо было сказать Леннарту, но он тогда про все забыл, кроме письма.

Полоска света на его руке стала таять, потом исчезла. Настала ночь и принесла с собой сомнение: «Бриско, что ж ты делаешь? Леннарт, неужели ты не передал письмо?» И тревогу: «Почему все так замерло? Почему так темно и тихо?» И сожаления: «Лия, мы даже не попрощались. Где ты теперь, моя маленькая, моя снежная любовь? Если бы ты увидела меня в этой яме, ты бы заплакала, как я сейчас плачу о том, что тебя со мной нет…»

Среди ночи он проснулся: чуть скрипнула крышка люка. Он не шелохнулся. Только смотрел во все глаза на открывшееся отверстие. Там был не Леннарт — тот откидывал крышку уверенно и сразу. Тот, кто открывал ее сейчас, прилагал все старания, чтоб она лишний раз не заскрипела в пазах, не стукнула досками об доски. Несколько секунд ничего не было, только прямоугольник ночного неба с единственной звездой посередине. В погреб дохнуло морозом. Потом медленно спустилась лестница. Показались сапоги, стали нащупывать перекладину за перекладиной, потом бедра, потом вся высокая фигура. Сойдя на пол, ночной гость взялся за лестницу и верхними ее концами стал задвигать крышку на место. Это оказалось не так-то просто, но он не отступался, пока не справился с задачей. И только тогда чиркнул спичкой, и огонек свечи осветил его лицо.

— Бриско… — прошептал Алекс. — Ты пришел…

Он приподнялся и сел на своем лежаке с накинутым на плечи одеялом.

Бриско сел рядом и поставил свечу на пол. Теперь они сидели бок о бок, соприкасаясь плечами. «Как раньше», — подумал Алекс. Он уже не знал, что сказать. Не такой воображал он себе эту встречу. Более пылкой. Во всяком случае, более сердечной. Они должны были обняться, глядеть не наглядеться друг на друга. А вместо этого сидели рядом в темном холодном погребе, словно чужие.

— Ты получил мою записку?

— Да, получил. Я ничем не могу тебе помочь.

Ответ упал тяжело, как удар кулака. Алекс растерянно молчал.

— Сожалею, но это так. Ты дезертир. По законам военного времени нет преступления тяжелее, и ты это знал, так ведь?

— Знал.

— Чего же ты тогда хочешь?

Алекс сглотнул. К такому испытанию он не был готов. Кто с ним говорит? Утраченный брат, о котором он столько горевал и которого наконец нашел? Или какой-то незнакомец, читающий ему мораль? Он попытался поймать взгляд Бриско, но тот отвернулся.

— Ты ставишь меня в затруднительное положение — полагаю, ты это понимаешь…

Голос был твердый — голос человека, не привыкшего давать волю чувствам. Последовало долгое тяжелое молчание. Потом Алекс медленно проговорил:

— Я тоже в затруднительном положении…