Лейтенант наступил сапогом на что-то мягкое и посмотрел, в чем дело.

– Мушин! – проревел он и жестом подозвал человека из Лахеджа, указывая на иссушенный солнцем конский навоз.

– Ведь это улика, правда?

Его палец переместился на отпечаток копыта, защищенный от ветра грудой камней.

– Они точно здесь проезжали!

Если бы Мушин был бедуином, он бы смог определить по отпечатку, из какого племени была лошадь, с гор или с побережья, по его глубине – был ли на ней всадник, и даже сказать, был ли тот неопытным, неуклюжим наездником или сидел в седле с самого детства. Бедуины никогда не забывали отпечатков верблюжьих копыт, увиденных хоть однажды. У верблюдов пустыни были мягкие подошвы с лоскутами сошедшей кожи, а у животных с каменистых полей – гладко отшлифованные. По лошадиному и верблюжьему помету бедуины могли понять, чем животных в последний раз кормили, взятой с собой едой или подножным кормом. Как давно они пили воду и, благодаря знаниям о расположении колодцев, – приблизительно где. И, конечно, ответить на самый простой вопрос: как давно здесь проходило животное? Но Мушин не был бедуином, его предки осели на равнинах Лахеджа много поколений назад и гордились этим, как и репутацией хитрых торговцев. Они свысока смотрели на кочевников, считая их примитивными, чудаковатыми и коварными.

А потому Мушин лишь пожал плечами.

– Возможно, саид.

Туго натянутая нить терпения Ральфа лопнула.

– Черт возьми, Мушин, а в чем ты вообще уверен? Ты нас вообще в Ижар ведешь?

Араб посмотрел на него с глубокой обидой, сменившейся презрением.

– Я что, похож на бедуина, саид? Если бы вы предпочли ехать с одним из них, так взяли бы в провожатые! Многие дороги ведут в Ижар, но только по этой неопытный человек может проехать, не сломав шею! И только здесь на каждом повороте не подстерегают разбойники! Если люди султана повезли вашу супругу в Ижар по другой дороге, молитесь своему Богу, чтобы получить ее обратно целой и невредимой!

Выговорившись, он высоко поднял голову и важно прошествовал к верблюдам.

Ральф смотрел ему вслед, словно оглушенный, потом гневно пнул конский навоз, высоко подкинув песок, отправился прочь, уселся на корточки на одной из скал и пристально уставился в скудный пейзаж. Он выискивал одинокие булыжники и с силой швырял их вдаль, словно каждый камень мог унести с собой гневные и тягостные мысли.

В Бенгалии или Лахоре, Пешаваре или Равалпинди Ральф всегда осознавал, что за ним стоит целая армия: все полки, что хотели присоединить Индию к Британской империи. Было нужно защищать ее границы, оборонять территорию и право на господство в тылу, во имя Бога и Королевы. Или бороться против врага, Российской империи, в роли снайпера стрелковой бригады. Все было просто: с одной стороны – объединенные силы Англии, с другой – враги.

Здесь же он был вынужден отказаться от поддержки британских военных сил, чтобы не вступать в конфликт с воинами и шейхами и не рисковать жизнью. Он и по-прежнему неразговорчивый рядовой Фискер оказались одни посреди широкой, каменисто-песчаной страны – без карты, без полномочий от руководства. Они во всем зависели от людей из Лахеджа, которые знали дорогу и пользовались здесь симпатией. Ральф с Фискером зависели от их знаний и мастерства переговоров с людьми из проезжаемых султанатов и племен, где, казалось, каждый крестьянин был вооружен джамбией и винтовкой, а за сердечным гостеприимством проглядывала воинственная настороженность. Ральф умел справляться с открытыми нападениями и боевыми стычками, но не с такой атмосферой, стирающей границы между дружбой и враждой, как ветер стирает следы на песке.

Все это давалось лейтенанту Ральфу Гарретту с большим трудом. А именно, своеобразное показное восточное хладнокровие, фатализм: «Что должно случиться, случится. Сегодня, завтра или через год». Хотя менталитет этот был очень похож на индийский, здесь он обрел совершенно новое значение и проявления. Потому что когда Ральф продвигался на восток по поручению правительства, выполнение задания можно было просрочить на несколько дней или недель, но сейчас под угрозой оказались здоровье и жизнь его жены, которая, вероятно, давно находилась в Ижаре. И, возможно, влачила жалкое существование в грязной темнице без окон, потому что он был плохой муж и оставил ее без своего внимания и своей заботы.

Уже совсем стемнело, и Ральф больше не смог отыскать ни одного камня. Он спрятал лицо в ладони и заплакал.

На следующее утро они не успели проехать и нескольких миль, как очередная группа воинов навязала им защиту в пути за деньги и пригласила на трапезу, что затянулась на целый день.

А Майя тем временем шла по террасе на крыше женской половины дворца в Ижаре. Стены в человеческий рост скрывали вид с холма. Пальмы, огромные олеандры и заросли жасмина в глазурованных глиняных горшках отбрасывали тень на гладкий камень, свою надежную опору. Ветер с гор услужливо шевелил листву, принося прохладу.

Майя сразу пошла к скамейке в особенно тенистом уголке террасы и села на прямоугольную каменную плиту, а опахала пальм и цветущие ветви укрыли ее от яркого солнца. Она выскользнула из тонких кожаных тапочек, поставила босые ноги на гладкий камень и обхватила руками колени. Рассеянно провела рукой по шелковому на ощупь одеянию, сотканному из тонкого хлопка с богатой вышивкой, блистающей роскошным красным цветом. Это был ее четвертый день в Ижаре, но день прибытия, столь богатый новыми впечатлениями, все еще стоял у Майи в памяти.

* * *

Вопреки ее страхам и ожиданиям обитательницы дворца встретили их с Джамилой дружелюбно. Там было много женщин, куда больше дюжины: средних лет, помоложе, совсем молодые, и с ними дети – старшему было около двенадцати, а младший только начинал ходить. Чтобы малыш не потерялся в суматохе, одна из женщин – возможно, мать? – быстро взяла его на руки, и он смотрел оттуда на Майю огромными глазами, засунув в рот три пухлых пальчика. С первого взгляда было нелегко различить, все ли женщины относятся к семье султана или среди них есть служанки: здесь все носили похожие покрывала и платки, красного, оранжевого и желтого оттенков – очевидно, это были цвета Ижара, яркий контраст зелени полей и деревьев. Майе не удалось определить положение женщин и по украшениям, что сверкали из небольших вырезов с украшенными каймой разрезами и были очень похожи: серьги и браслеты, чеканные бусы, золотые и серебряные. За приветственными возгласами последовали насмешки над мужским костюмом Майи, арабки сразу начали его сдергивать, чтобы избавить гостью от неудобства. Джамила заметила, что Майе неприятно, когда ее касаются чужие руки, быстро прошла между ними и повелительным тоном потребовала воду и несколько других предметов, Майя не смогла перевести их названий. Похоже, женщинам понравилось участие Джамилы, и некоторые бросились выполнять приказания, пока другие отвели Майю с Джамилой в просторную комнату, их пристанище на ближайшие дни. С одной стороны стояло накрытое прохладным льняным покрывалом ложе, с другой – простой обернутый хлопком тюфяк. Никакой роскоши, но и не темница. Несколько женщин притащили большую бадью с водой. Две другие принесли плетеную корзину с глиняными и стеклянными бутылочками, горшочками и кастрюльками, стопку больших платков и какой-то красный сверток, на котором покоилась пара изящных остроконечных домашних туфель, третья – большой кувшин для воды, а потом Джамила опять их всех выпроводила, недвусмысленно сильно захлопнув дверь.