Я пожал плечами:

— Мне не нужно времени для того, чтобы обдумывать это. Я настаиваю на немедленном освобождении.

— Это ваше последнее слово?

— Да.

— Хорошенько подумайте, прежде чем отвечать.

Я не стал ничего больше говорить в ответ. Рассерженный офицер вскочил на ноги.

— Это ваше последнее слово? — повторил он еще раз резким тоном.

Неожиданно я рассмеялся. Передо мной вдруг возникли похожие на жабьи глаза Савельева.

«У нас есть и поезда на Восток, герр фон Айнзидель!»

Да, вот тогда это была реальная угроза. А этот американец рискует сильно обжечь себе пальцы, если надумает хотя бы тронуть меня.

Я задумчиво смотрел, как американец выходит из моей камеры. Должен ли я быть с ним таким же «храбрым», как с тем агентом НКВД в Бухенвальде? Нет, даже здесь, в Оберурзеле, сама мысль об этом наполняла меня ужасом.

Через несколько дней под охраной двух надзирателей в штатском меня перевели в тюрьму во Франкфурте-на-Майне. По прошествии так называемого «периода наблюдения под арестом», который по закону составляет двадцать четыре часа после задержания, мне предъявили обвинение: «Использование фальшивых документов и шпионаж».

Суд был назначен на 10 сентября. За три дня до этой даты назначенному для моей защиты адвокату разрешили поговорить со мной. Суд был закрытым. За несколько минут до начала процесса мой адвокат, приписанный к военному суду США, двадцатиоднолетний студент-немец третьего семестра факультета права, попытался предложить мне сделку. Если я признаю себя виновным по первому пункту, второй пункт мне применять не станут. Но судья убрал второй пункт обвинения, не дожидаясь моего согласия на сделку.

Официальный представитель военной администрации США заявил под присягой, что документы принадлежали не мне, а другому лицу. Напрасно я заявлял суду, что документы были официально выписаны в Городском совете Берлина, который признали администрации всех четырех держав-победительниц.

В полдень объявили перерыв. Мне заранее сказали, что приговором будет полгода тюремного заключения.

Через два часа судья, не глядя на меня, зачитал приговор, который полностью соответствовал этой цифре.

Потом я четыре недели ждал ответа на свое требование пересмотреть решение суда. Из Берлина поступило подтверждение подлинности моих документов. Оставалось подождать всего несколько дней до того, как меня освободят.

Почему американцы арестовали меня, остается для меня тайной. Если они действительно подозревали во мне сотрудника НКВД, то почему они сначала не проследили за мной, чтобы добыть нужные улики? Зачем была нужна эта неуклюжая попытка шантажа и этот смешной приговор?

Впрочем, этот довольно забавный фарс не вызвал у меня никаких мрачных предчувствий. Даже если они не знают об этом и не смогли ничего доказать, теоретически я ведь и был агентом НКВД. Пусть даже я и находился в отпуске, но, боже мой, я ведь должен был шпионить за бывшими офицерами и наблюдать за перевооружением немецкой армии. Интересно, сколько туристов и отпускников из Восточной зоны собирают информацию для советских «органов»? Примерно из сотни человек, получивших загранпаспорт, восемьдесят так или иначе получает какое-нибудь разведывательное задание. Даже в лагерях тот, кто когда-либо посещал другую страну, навлекал на себя подозрение советских органов в шпионаже. Они просто не могут по-другому смотреть на вещи, поскольку каждый человек, покидающий их собственную страну, вовлечен с шпионскую деятельность.

Нет, я не испытывал злобы по отношению к американцам, несмотря на то что каждая минута в одиночной камере тянулась как целая вечность. Но вопрос о том, что делать по возвращении в Берлин, висел на мне тяжким грузом. Последним ударом стало дело Тито. Когда шесть лет назад Тюльпанов спросил меня, что мне известно о Карле Марксе, мне было стыдно за то, что мне нечего было ему ответить. Но это было ничто по сравнению с тем конфузом, который я почувствовал, когда американцы спросили в Оберурзеле мое мнение по поводу конфликта между Тито и Кремлем! До тех пор, пока они не швырнули мне под нос газеты, издающиеся в Восточной зоне, я не мог поверить, что такой конфликт мог действительно иметь место.

Всего несколько месяцев назад два спецкора Tagliche Rundschau как раз вернулись из поездки в Югославию, и установившейся в этой стране демократией было принято шумно восхищаться. Всего несколько недель назад в нашей газете была закончена серия их репортажей об этой «образцовой социалистической стране», а вскоре планировалось выпустить их отдельной книгой. Все время после окончания войны советская коммунистическая пропаганда без устали нахваливала государство Тито как прототип страны народовластия.

Но волшебники пропаганды из Кремля сумели буквально за ночь превратить страну с советским типом правления в «фашистское государство». Теперь правители Югославии, которых ранее чествовали, как самых популярных героев коммунистического мира, трансформировались в подлецов и предателей. Абсолютно не зная предмета, не изучив фактов, даже не подумав, коммунистические партии всех прочих стран присоединились к кампании.

Теперь газета «Правда», очевидно, уже не видела разницы между фашизмом и советизмом: критерием оценки стала готовность данного правительства плясать под дудку Москвы, отдать страну под контроль советских спецслужб или, наоборот, желание идти собственным путем.

«Нужно смотреть на вещи диалектически». Этот лозунг помог превратить борьбу Англии и Франции против Гитлера в тщательно замаскированную помощь ему. А пакт между Сталиным и Гитлером, который позволил ему получить контроль над Европой и Средиземным морем, привел на Ближний Восток, стал актом антифашистского героизма.

«Цель оправдывает средства». Используя полуправду, они могли превратить в мученика любого коммуниста, пробывшего под арестом всего несколько дней, и в то же время тысячи ни в чем не повинных людей исчезали без следа.

«Освобождение личности от эксплуатации, нужды и невежества». Во имя этого пропагандистского тезиса миллионы людей подчинены небольшой группе изощренных, фанатичных, бессердечных партийных функционеров, изолированы от любых попыток обмена мнениями и встроены в невиданную в истории систему рабского труда без каких-либо социальных прав.

«Развитие творческой энергии людей». Да, был такой великий поэт Маяковский, который в одной из своих поэм шумно требовал создания комиссии, которая будет планировать его обязанности как поэта, и который поклялся душить песню в собственном горле, посвятить свое искусство социалистам-водопроводчикам и парижским женщинам — уборщицам туалетов. Он закончил самоубийством. Меньшие по значимости поэты «советской эпохи» все же смогли достичь того, чего не удалось их великому коллеге: они готовы были ползать на коленях перед различными планирующими комиссиями, выполняя указания партии, с готовностью предоставляли свой талант на службу лживой пропаганде, которая душила и душит все истинные чувства, истинные слова в сетях тактической целесообразности и в идеологических догмах. Кинофильмы, настолько же бездарные, как любой патриотический мусор, объявляются шедеврами «социалистического реализма». Романы, удостоенные премии Сталина, становятся примерами для многочисленных подражаний. На статуи, олицетворяющие советского человека-победителя, то надевают купальные трусы и футболку, то снова раздевают его, а потом опять одевают. И за это хитроумные «скульпторы» получают по 14 тысяч рублей в месяц, в то время как рабочий — всего 400. Полное собрание сочинений Горького выходит в шикарном издании на немецком языке с барельефом автора на обложке. И менее чем через три недели все издание отправляется в мусор из-за похвалы Ленина в адрес Троцкого, которую Горький процитировал в одной из своих статей, которая по недосмотру тоже попала в тираж. В московских библиотеках работы Травена и других «прогрессивных» писателей, осмелившихся не следовать в точности линии партии, целыми страницами вымарываются цензорами за то, что содержат критические замечания в адрес Советского Союза. А «Сталинград» Пливе вообще не опубликован, так как он разоблачает состряпанный миф советской пропаганды о Сталинграде, потому что советские люди могут увидеть в этой книге противника таким, какой он есть на самом деле, узнают о том, что триста танков, атаковавших тракторный завод и отбитых небольшим отрядом пехоты, не были немецкими танками, что баланс сил в битве указан с точностью до наоборот. . Здесь, как видно, всерьез считают, что по указанию партии можно создать такие произведения, как «Сотворение Адама», Страсбургский собор или Патетическую сонату, управлять интеллектуальными, духовными и религиозными потребностями людей, руководствуясь так называемой «общественной необходимостью».