были технические помещения, но быстро вернулся, неся нечто прямоугольное размером метр на семьдесят-восемьдесят сантиметров, завернутое в крафтовую желтовато-серую бумагу и перевязанное бечевкой крест-накрест. Он сам распахнул дубовые двери и вышел к художнику, который предпочитал оставаться на расстоянии.

Все прилипли к окнам, наблюдая, как Ксавье положил сверток на каменный пол посреди двора и стал удаляться, шагая задом наперед.

Бэнкси поднял сверток и развернул его, показав всем картину в толстой золоченой раме, той самой, в какой ее запечатлели на аукционе Сотбис. Из-под рамы выглядывали смятые от долгого лежания узкие полоски полотна. «Девочка» была разрезана лишь до середины, как полагалось. Шредер тогда замкнуло, картина была испорчена не до конца.

Бэнкси вынул из фургона огромный металлический чан, поместил в него картину, закидал ее крафтовой бумагой и поджег. Из чана взметнулся огонь.

– «Любовь в мусорной корзине», – сказал Эмиль и посмотрел на Веру. – Это второе название картины.

Вера смотрела на языки пламени и понимала, что ее любовь сжигают, словно мусор. Горит тот вечер в Париже, прогулка по Люксембургскому саду, песни, спетые Даниелем в «Бель Канто», их первая ночь любви и его трогательное предложение руки и сердца.

Картина пылала несколько минут, позолота на раме лопалась, чернела, источая неприятный запах горелой краски.

Когда огонь потух, Бэнкси, подняв руку в коротком прощальном жесте, забрался в фургон. Тот тронулся и исчез в арке оливковой аллеи.

– Ради этого я и позвала тебя на семейный пасхальный обед, – промолвила Сильвия, глядя в окно, но обращаясь к Даниелю. – А ты чуть нас всех не переубивал. Какой же ты все-таки волчонок!

Все продолжали смотреть в окна витражей. Чан дымил, дым то поднимался, то стелился по земле. Вдруг Вера ощутила, как кто-то стянул одной рукой ее талию, а другой сжал горло.

– Зоя, опусти винтовку, или я сверну ей шею, – вскричал Даниель у самого уха Веры.

У нее перехватило дыхание, от боли в горле заложило уши. Спиной она чувствовала тело своего жениха, теперь вовсе не такого нежного, как раньше…

Глава 19. Любовь в мусорной корзине

Даниель тащил Веру вверх по лестнице, продолжая стягивать горло стальной хваткой. К ним подбежала Зоя, целясь из штурмовой винтовки, Эмиль поднял «Глок».

Даниель кричал, что задушит Веру, если они не уберут оружие, Зое пришлось отстать. Эмиль покачнулся и локтем привалился к стене. Зоя, наверное, могла бы установить прицел, чтобы превратить винтовку в снайперское оружие – Вера не раз видела, как это делали спецназовцы BRI. Но Даниель так орал, что никто не решался противостоять ему.

Едва ступив на второй этаж, он отпустил горло Веры, перехватил ее за руку и потащил куда-то по коридору. Вера безвольно бежала за ним, в глазах мелькали фонтаны искр, она едва не падала, но бездушный Даниель тянул ее и кричал, чтобы она двигалась живее.

Они влетели в комнату Сильвии, Даниель запер дверь на ключ, схватил Веру за грудки и как следует встряхнул, впечатав ее в стену.

– Это все из-за тебя! – прокричал он ей в лицо. – Вместо того чтобы не терять бдительности, я все это время смотрел тебе в рот, боясь уронить достоинство в твоих глазах! Не смей не верить мне! Ты свела меня с ума, я себя человеком почувствовал… и сейчас за это расплачиваюсь. Все проморгал! Всю засаду, которую готовил твой шеф. Я должен был все понять, еще когда он не дал мне подойти к мертвому Ксавье! Когда оставил Зою с Сильвией! Но ты ходила за мной, как цербер, и пялилась, пытаясь вычислить мои мысли.

Вера ударилась затылком о стену и была на грани потери сознания, мотая из стороны в сторону головой и пытаясь сфокусировать размытый взгляд хоть на чем-то. Все плыло и плясало. В горле стоял ком со вкусом желчи.

В коридоре раздался топот, загрохотали кулаками в дверь.

Даниель выпустил воротник ее свитера, и она тотчас, как неваляшка, рухнула на пол. В тумане она видела, как он открыл балконные двери, Веру окатило свежим воздухом, она сделала попытку подняться, но упала снова. Видимо, он ее очень крепко приложил затылком об стену. Она лежала на боку и смотрела, как темная тень, опустившаяся на колени, с чем-то возится на полу. Даниель отпер ключом люк. Это был тот самый люк, который вел в шахту и подземелье.

Он сгреб ее в охапку, и они оба нырнули в отверстие в полу балкона в тот самый момент, когда автоматная очередь прошила дверь насквозь. Вера успела заметить ворвавшегося в комнату Эмиля с винтовкой наперевес, за ним стояла Зоя, держа в руках «Глок 17», но их поглотила темнота. Даниель запер люк на ключ, обнял Веру, прижал к себе и поцеловал с таким неистовством, что прокусил ей губу, от чего она тотчас пришла в себя.

– Я не отпущу тебя. Не отпущу никуда! Хочешь ты того или нет, мы теперь в одной лодке.

Он залез в карман ее джинсов, достал телефон и направил ей в лицо, чтобы разблокировать. Проверив количество заряда батарейки, он включил фонарик. Вниз шла ржавая металлическая лестница, было так узко, что им пришлось спускаться, прижавшись друг к другу. Веру все еще качало, от темноты и тесноты стало тошнить.

Но очень быстро они оказались в пространстве с дверцей, через которую пробирались в подземелье раньше. Лестница, ведшая в подземелье, была шире.

Когда они подошли к порогу хранилища, Вера окончательно пришла в себя. Даниель нажимал на кнопки. Она выждала момент, когда он чуть ослабил хватку на запястье, и попыталась вывернуться. Даниель безэмоционально дернул ее, точно непослушного щенка за поводок.

Внутри хранилища он почувствовал себя спокойней, отпустил Веру и, сняв очки, вынул линзы, долго тер глаза. Без очков глаза казались маленькими и злыми, трехдневная щетина делала его похожим на разбойника. На нем были перепачканные в ржавчине белая футболка и синие джинсы. Вера малодушно порадовалась, что успела надеть свитер. В подземелье было холодно.

Даниель посмотрел на нее сожалеюще, прежде чем сделать шаг.

– Я не стану просить прощения, – сказал он. – Я все это задумал задолго до того, как встретил тебя. И если бы выпал второй шанс, я поступил бы так же. Невозможно за одну лишь неделю отказаться от мести, которую вынашивал почти четверть века.

– Зачем ты мучаешь меня, говоря, что любишь. – Вера инстинктивно шагнула назад. – Ты меня извел этим притворством. А я не каменная! Зачем были эти приступы эпилепсии?

– Я не притворялся! Услышал, как сын смеется,