Их выручила команда дота. Помощник пулемётчика вытащил наружу несколько пустых, добротно сколоченных ящиков. Под самой короткой из верёвок Шаймоши соорудил довольно устойчивый помост.

– Двоих вздёрнуть сразу, – приказал Дани. – Мальчишку поставить на ящик. На шею надеть петлю, но пока не вешать. Я думаю, в больнице его мать. Я уверен, что именно там скрылся его брат. Увидев его в столь плачевном положении, родственники попытаются помочь.

– Как знать! – пожал плечами Алмос. – У русских странная логика.

– Господин лейтенант имеет в виду пресловутую русскую жертвенность, – Шаймоши фыркнул. – Пожертвовать сыном ради спасения Родины!

– Бред! Я видел эту женщину. Она любит сына. Она выйдет. В этом нет сомнений, – сказал Дани.

Дани сам поставил мальчишку на ящик, сам надел на шею петлю. Руки мальчишке вязал Шаймоши. Стянул крепко и жестоко – конец ремня, связывающего запястья, обмотал вокруг шеи и подтянул. Мальчик дышал трудно. Глаза его слезились, но он пока молчал. Лишь смотрел неотрывно на серую стену больничного корпуса. Его старшие товарищи партизаны стояли слева и справа. Удавка Шаймоши мешала мальчику повернуть голову, проститься.

– Прощай, Матюха, – проговорил студент.

– Прощай, – подтвердил солдат.

– Приступайте! – скомандовал Дани. Добровольцы натянули верёвки.

Дани отвернулся. Больница уставилась на него черными квадратами пустых окон. Но сколько ни вглядывался он, ни в одном окне не заметил ни малейшего движения. А за его спиной умирали русские пленные. Дани уже слышал запах свежих фекалий и глухие хрипы. Либретто казни не отличается разнообразием, и зрелище это давно наскучило ему. Русский солдат был готов к принятию смерти и потому умер первым. Мальчишка-студент слишком хотел жить, и это иррациональное желание надолго продлило его мучения. Минуло не менее десяти минут, прежде чем и он испустил дух. Всё это время Дани стоял неподвижно, рассматривая пустые окна городской больницы. Почему большевики не попытались спасти своих?

– Ты прекрасная мишень, Дани, – проговорил за его спиной Алмос.

– Пока мальчишка жив, буду жить и я, – отозвался Дани.

– Оба мертвы, – доложил Шаймоши. – Люди устали.

Но бойцы взвода лейтенанта Габели уже отпустили верёвки. Тела мертвецов с глухим стуком повалились на землю. Солнце поднялось над крышей больничного корпуса. Становилось жарко. Меж обугленных пней мёртвого парка бродила тишина. Колеблющееся, знойное марево повисло над городом. Разрушенный Воронеж не желал просыпаться. Он желал принять смерть вместе со своими солдатами. И тогда Дани услышал голос немецкого ефрейтора Йозефа Поппа:

– Почему они молчат? Позавчера, перед наступлением ночи выпустили по нам с десяток мин. Это хромоногий мальчишка приносит им боеприпасы. Я видел его, но мне не удалось его подстрелить. Но вчера я его не видел. Может быть, его подстрелил кто-то другой? Думаю, он шатается по всему городу и вполне мог, к примеру, наступить на мину. Эх, жаль! Сегодня вечером нас сменят.

– Не-е-ет! Дьяволёнок всё ещё жив. Я уверен в этом, – ответил Дани. – Они не открывали огонь, опасаясь, что мальчишка погибнет от случайной пули. Пожертвовали двоими, надеясь сохранить его жизнь. Потерпи, Алмос. Сейчас она придёт к нам.

* * *

Дани сразу узнал её: длинные волосы свёрнуты в гладкую причёску. Под лёгким пальто белый медицинский халат. На груди блестящий стетоскоп. Ноги обуты в тяжёлые мужские башмаки на шнуровке. Обувь ей не по размеру, слишком велика, и потому она идёт медленно, шаркая ногами. Женщина неотрывно и безо всякого выражения смотрит на своего сына. Смотрит так, будто тот является неодушевлённым предметом. Траектория её движения строго прямолинейна, словно выверена невиданным мерительным инструментом. Солдаты обеих рот расступаются перед ней, словно опасаясь, что она в своём стремлении воссоединиться с сыном, способна пройти сквозь любого из них. В конце концов она оказывается в непосредственной близости от импровизированного эшафота, и тут один из солдат лейтенанта Алмоса заступает ей дорогу. Деревенский простак зачем-то примкнул к винтовке штык и теперь, хоть и выставил перед собой оружие, всё равно боится напора обезумевшей от горя матери. Женщина упёрлась открытой грудью в лезвие Что дальше? Вероятно, она надеется умереть, так и не увидев гибель своего ребёнка. Дани смотрит на мальчика. Ах, как же юный подрывник походит на свою мать! Те же глаза и волосы, то же отрешённое выражение приготовившегося к смерти человека. Не может быть! Юное существо должно же бояться смерти!

– Отставить! – крикнул Алмос. – Франиш, убери оружие!

Острие штыка, опускаясь, слегка царапает грудь женщины. Солдат отступает в сторону. Она делает ещё один короткий шаг и снова останавливается, не сводя глаз с мальчишки. Губы её беззвучно шевелятся. Что она говорит? Зовёт его по имени? Молится? Расстояние мешает им соединить руки, объятие невозможно. Мальчик связан. Под подбородком его туго натянутая верёвка. Оба они, мать и сын, окружены врагами. Может статься и так, что, едва воссоединившись они будут вновь разлучены, вероятно, сразу же убиты. Но пока они сцепились, слились взглядами. И этот взгляд крепче, чем объятие, слаще, чем последний привет любви.

Дани собственноручно снимает с шеи мальчика верёвку, берёт в охапку его невесомое, пахнущее руинами тело и несёт его к машине. Женщина следует за ним, словно привязанная. Алмос распахивает перед ними дверцу «хорьха».

* * *

– Как тебя зовут? – спросил Дани.

Женщина молчала. Тёмные волосы её, некогда такие блестящие, теперь покрывала зола. Тут и там в тёмных прядях ярким, чистым серебром блистали нити седины. Она сидела, низко опустив голову. Тело ребёнка скрывалось за завесой её волос.

– Господин Гаспар распорядился оставить их вместе, – пробормотал Шаймоши. – А по мне так лучше держать мать отдельно от ребёнка.

– Ты не прав, дружище, – ответил Дани. – Мы обязаны вознаградить эту женщину…

– Её?! О-о-о! Господин Габели слишком добр! Припомните, скольких наших она положила собственным руками? А её второй сын? А скольких врагов она произвела на свет?

– Ты прав. Она подлежит уничтожению, но мы не воюем с детьми. Перед тем как умереть пусть она даст своему сыну шанс.

– Даст шанс сыну? Этому вот выродку? Да это же он бросил гранату в полевую кухню! Гранату в полевую кухню! Капрал Бартал налил ему миску варёной крупы! Перловка – любимая пища русских партизан! О, святой Иштван! Капрал Бартал остался без обеих рук!

Шаймоши вопил, потрясая кулаками. Мальчишка принялся тихо плакать. Женщина закрывая его рот левой ладонью, правой прижимала его к себе. Дани любовался её руками. Каким же образом среди этого кровавого хаоса она смогла сохранить чистоту и белизну кожи, безукоризненную аккуратность ногтей. Едва заметные, голубоватые прожилки, нежнейший бархат, изящество, утончённость. Что-то воистину аристократическое виделось ему в облике давно не юной большевички. Женщина посматривала на Дани