Я поворачиваюсь к панели управления в главной комнате, но прежде, чем я успеваю начать все выключать, рация на столе издает шум, а за ней раздается голос.

— Босс?

— Да, Джакомо. Уже спускаюсь, — отвечаю я, отключая инструменты, которыми пользовался на несчастном, оставленном в операционной, его дыхание настолько легкое, что я даже не могу уследить за едва заметным движением его груди.

— Босс, ваша жена, — говорит он, и я встаю, мгновенно насторожившись. — Она здесь, — добавляет он, и я испускаю вздох.

Я закрываю глаза, мысленно отмечая, что надо сломать хотя бы одну руку Джакомо за ненужную паузу в предупреждении, и только после этого позволяю своему разуму разобраться с только что полученной информацией.

Рафаэла здесь?

— Разрешен ли ей вход? — Спрашивает Джакомо, и я провожу кончиком языка по краю зубов. Темнота вокруг меня повторяет слова, на которые я еще не ответил.

— Да, — импульсивно говорю я, но каждая секунда между моим разрешением и звуком открывающихся дверей старого лифта отмечена агрессивным ожиданием.

Почему я сказал "да"? Я же не знаю точно, какой будет реакция Рафаэлы на эти каменные и темные стены. Так почему же я все-таки позволил ей прийти сюда?

— Ты опоздал, — обвиняет Рафаэла, как только выходит из лифта. Ее каблуки стучат по сырому полу, издавая неслыханный звук в моей башне. Не думаю, что по этому полу когда-нибудь ходили на высоких каблуках. — Очень опоздал.

— Я потерял счет времени и поэтому не предупредил тебя, извини. — Я отвечаю автоматически, больше интересуясь тем, как она отреагирует на окружающее пространство, чем чем-либо еще.

Она не отвечает мне, слишком занята тем, что бегает глазами из одного конца маленькой круглой комнаты в другой. Но когда она все же обращает на меня внимание, то сначала замечает несколько синяков на моих костяшках, а затем преодолевает расстояние между нами, морща нос при анализе моей испачканной кровью одежды.

— Я быстро приму душ, и мы можем идти. — заверяю я ее, оборачиваясь под тяжестью его взгляда.

— Это место… — говорит Рафаэла, снова откидывая голову назад, — это любимое место матерей Саграда, чтобы пугать своих детей, знаешь? Я уже сбилась со счета, сколько раз мне в детстве угрожали, что ты приведешь меня сюда, чтобы помучить.

— И все же ты здесь, по собственной воле, — говорю я, почувствовав облегчение от ее тона. В ее выражении лица нет ни капли отвращения.

Рафаэла пожимает плечами и подходит к панели управления, изучая каждую из кнопок и рычагов, прежде чем ответить мне.

— Я никогда не считала тебя страшным, Тициано. Когда я была ребенком, ты был милым подростком. Единственное чувство, которое ты вызывал во мне, это смущение. Я не могла смотреть, как ты проходишь мимо, и не краснеть.

Это признание вызывает у меня смех, и я придвигаюсь ближе, избегая прикосновений, чтобы не запачкать ее кровью.

— Я этого не помню.

Я прислонился к приборной панели и засунул руки в карманы, чтобы не поддаться порыву взять Рафаэлу на руки.

— Конечно, нет, я же была ребенком. Ты даже ни разу не взглянул в мою сторону.

— Мне и не надо было. Твой аромат жасмина проникал в мои ноздри, соревнуясь с разными запахами и побеждал их.

— Не подлизывайся. — Сверлит меня взглядом.

— Что ты здесь делаешь, куколка?

— Я же сказала тебе. Ты опоздал. Очень сильно. И я никак не могу явиться на ужин к твоей маме без тебя.

— Ты пришла, чтобы найти меня или спрятаться? — Усмехаюсь я, следуя за ней по пятам, пока она идет по коридору, ведущему обратно в операционную.

— И то, и другое? — Я тихонько смеюсь. — Что это? — Спрашивает Рафаэла, указывая на стоящий перед нами резервуар метр в высоту и метр в ширину.

— Тебе лучше не знать, принцесса. И вообще, тебе лучше вернуться, пока я принимаю душ, сегодня ты не увидишь здесь ничего хорошего.

— А если я хочу знать? Здесь кто-нибудь есть? — Чистое, честное любопытство задушевно говорит со мной, и моя грудь наполняется желанием показать ей.

Как бы она отреагировала?

— Отныне все, что ты увидишь, нельзя будет стереть, куколка, — предупреждаю я, не останавливая ее продвижение и не подбадривая ее.

Она, похоже, воспринимает мои слова как вызов и идет дальше, а открытая дверь привлекает ее внимание к тому, что находится внутри.

— Он мертв? — Ее голос не срывается, взгляд не тускнеет, шаги не удаляются, и я осмелюсь сказать, что ее желудок даже не вздрагивает от тошнотворного запаха.

— Пока нет, — осторожно отвечаю я, на моих губах зарождается злая улыбка, пока она спокойно анализирует сцену и бессознательного мужчину.

— А для чего этот крюк? Цепи, кажется, я понимаю, — говорит она, слегка наклоняя голову набок. — Но не крюк.

Я поворачиваю Рафаэлу к себе лицом, желая заглянуть ей в глаза. В ее взгляде мелькает удивление, но как только оно исчезает, остается только любопытство. С этим чувством она продолжает ждать моего ответа, и я не могу удержаться от того, чтобы не поднять брови.

Любопытство. Не ужас блядь, не страх, не душевная травма и даже не отвращение. Просто блядь любопытно.

— Чтобы выловить то, что вырвалось из цепей и затерялось в аквариуме, или то, что я хочу расположить очень определенным образом на металлическом столе.

— О! — Говорит она, ее рот образует идеальный круг. Рафаэла поворачивается ко мне спиной и направляется к панели управления. — Могу я его протестировать?

51

РАФАЭЛА КАТАНЕО

Я прокручиваю страницу вниз, не проявляя особого интереса к представленным товарам. Дни спустя вопрос, который Тициано задал мне, забирая из ресторана, все еще звучит в моей голове. Какие бы я хотела игрушки для себя взрослой? Я честно ответила, что мне никогда не разрешали иметь ничего, коме того, во что играют дети. Не то чтобы я собиралась купить мотоцикл или что-то в этом роде, но я поняла, что впервые мне разрешено иметь хобби или что-то в этом роде. Вопрос в том, что именно?

Я люблю читать, но я не книжный червь, как Габриэлла. Мне нравится музыка, но не до такой степени, чтобы хотеть научиться играть на чем-то. Мне нравятся танцы, но ни один из тренеров на экране компьютера передо мной не вызывает у меня восторга. Я не хочу учиться ни балету, ни джазу, ни каким-либо другим танцам, которые считались бы уместными для жены младшего босса. Все это кажется слишком… скучным.

Полная противоположность башне Тициано. Этот мир так несправедлив: ему достаются машины и пыточные