Демонстративные объятия были вскоре дополнены и другими столь же демонстративными действиями. В Москве были закрыты посольства и дипломатические представительства стран, разгромленных и оккупированных вермахтом. Не стало исключением и посольство той самой Югославии, на договоре о дружбе с которой, как говорится, «еще не успели просохнуть чернила». В мае 1941 г. Советский Союз с услужливой готовностью признал прогерманское правительство Ирака, пришедшее к власти путем военного переворота. В самом благожелательном по отношению к Германии духе решались и вопросы экономического сотрудничества. В меморандуме МИД Германии от 15 мая 1941 г. отмечалось:

«Переговоры с первым заместителем народного комиссара внешней торговли СССР были проведены Крутиковым в весьма конструктивном духе… У меня создается впечатление, что мы могли бы предъявить Москве экономические требования, даже выходящие за рамки договора от 10 января 1941 года… В данное время объем сырья, обусловленный договором, доставляется русскими пунктуально, несмотря на то, что это стоит им больших усилий; договоры, особенно в отношении зерна, выполняются замечательно…» (70, стр. 162–164)

5 мая 1941 г. Сталин неожиданно для всех назначил себя главой правительства (Председателем СНК СССР).

Вряд ли надо объяснять, что и до 5 мая товарищ Сталин, будучи всего лишь одним из многих депутатов Верховного Совета СССР, обладал абсолютной полнотой власти. И до 5 мая 1941 г. товарищ Молотов, являясь номинальным главой правительства, согласовывал любой свой шаг, любое решение, любое внешнеполитическое заявление с волей Сталина. Долгие годы Сталин управлял страной, не испытывая никакой потребности в формальном оформлении своего реального статуса единоличного диктатора. И если 5 мая 1941 г. такое странное действо было все же совершено, то этому трудно найти какое-либо объяснение, кроме нескромного желания Сталина оставить свою (а не товарища Молотова) подпись на приказах и документах, которые навсегда изменят ход мировой истории.

Престарелый граф Шуленбург был совершенно очарован внезапно расцветшей советско-германской дружбой (к слову говоря, в 1944 г. бывший посол Германии в СССР был казнен за участие в заговоре против Гитлера, так что его «наивная доверчивость» могла быть и не столь наивной, как кажется). 24 мая 1941 г. в очередном донесении в Берлин он пишет: «То, что внешняя политика СССР прежде всего направлена на предотвращение столкновения с Германией, доказывается позицией, занятой советским правительством в последние недели (подчеркнуто мной. – М.С.), тоном советской прессы, которая рассматривает все события, касающиеся Германии, в не вызывающей возражений форме, и соблюдением экономических соглашений…» (70, стр. 165)

Гитлер, к несчастью, не был столь доверчив. Неожиданно развившуюся лояльность Москвы он соотнес с поступающей по разведывательным каналам информацией о стратегическом развертывании Красной Армии и оценил ситуацию вполне адекватно. Начатая в декабре 1940 г. подготовка к вторжению в СССР вышла весной 1941 г. на финишную прямую. 30 апреля 1941 г. Гитлер установил день начала операции «Барбаросса» (22 июня) и дату перехода железных дорог на график максимальных военных перевозок (23 мая). 8 июня задачи по плану вторжения были доведены до командующих армий, 10 июня им сообщили дату начала операции. Вечером 21 июня в письме к Муссолини Гитлер обрисовал свое решение в таких словах: «В этих условиях я решил положить конец лицемерной игре Кремля…» (70, стр. 172)

Таким был общий ход событий большой политики, на фоне которой развивались взаимоотношения (точнее говоря – обострялся конфликт) между СССР и Финляндией. Правдоподобная и аргументированная реконструкция мотивов и действий советского руководства в первой половине 1941 г. едва ли возможна в условиях существующей по сей день закрытости информации. Еще раз напомним читателю, что практически весь массив документов частей, соединений, военных округов и высшего командования РККА за первое полугодие (до 22 июня) 1941 г. выведен за рамки доступных независимым исследователем архивных фондов РГВА и ЦАМО. Что же касается рассекреченных в начале XXI века «Особых папок» протоколов заседаний Политбюро ЦК ВКП(б) и документов Комитета обороны (КО) при СНК СССР, то их изучение заставляет предположить, что эти высшие органы государственного управления занимались главным образом снабженческо-сбытовыми и производственными вопросами. Судя по рассекреченным материалам, трудно поверить в то, что Политбюро ЦК и Комитет обороны имели некоторое отношение и к принятию важнейших военно-политических решений. Характерный пример: «Особые папки» заседаний Политбюро ЦК за июнь 1940 г. (РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 27, 28) содержат одно-единственное упоминание о состоявшейся в этом месяце оккупации трех стран Прибалтики, а именно – 19 июня принято решение об отпуске войскам, выполняющим «особые задачи», дополнительного количества спичек, махорки и курительной бумаги (144). Изложение содержания этого «особого задания» не доверено даже совершенно секретным «Особым папкам».

Разумеется, «и на старуху бывает проруха». Все спрятать не удалось. Советская бюрократическая машина производила, размножала и рассылала тысячам адресатов такие гигантские горы документов, что сплошное изъятие и уничтожение улик оказалось этой машине не под силу. Что-то уцелело, какие-то стертые следы важнейших решений обнаруживаются, порой – в самых неожиданных, «непрофильных» фондах. В полной мере все вышесказанное относится и к «финляндской составляющей» военно-политических планов сталинского руководства. Даже не пытаясь составить из крайне недостаточного числа «фрагментов мозаики» связную картину событий, приведем некоторые, ставшие доступными, документы и факты, дополнив их информацией, почерпнутой из работ отечественных и зарубежных историков.

27 ноября 1940 г. (т. е. всего через два дня после злополучной даты 25 ноября) президент Финляндии К. Каллио подал прошение в Государственный совет о своей добровольной отставке. Этому предшествовали события, казалось бы, более уместные в мистическом триллере, нежели в реальной действительности. Накануне заключения Московского договора от 12 марта 1940 г. президент Каллио, подписывая полномочия финской делегации на заключение соглашения на грабительских сталинских условиях, произнес в запальчивости роковую фразу: «Пусть отсохнет рука, подписавшая такой документ». В августе 1940 г. Каллио тяжело заболел, у него произошел инсульт, после которого отнялась правая рука, в дальнейшем здоровье его непрерывно ухудшалось, и накануне Рождества Каллио скоропостижно скончался на перроне вокзала Хельсинки от повторного инсульта (25).

После отставки Каллио внеочередные президентские выборы в Финляндии были назначены на 19 декабря 1940 г.

Разумеется, это не могло пройти мимо внимания советского руководства. Фактическим источником информации о произошедших в Москве беседах являются мемуары Ю.-К. Паасикиви (в то время – посла в СССР, а в 1946–1956 гг. – президента Финляндии). Но мы приведем краткий их пересказ в изложении ведущего российского специалиста по истории советско-финляндских взаимоотношений, достойно продолжающего славные традиции советской историографии:

«За две недели до проведения выборов, 6 декабря 1940 г., Паасикиви был приглашен к Молотову. В ходе произошедшей беседы нарком заявил: «Мы не хотим вмешиваться в ваши дела, и мы не делаем никакого намека по поводу кандидатуры нового президента Финляндии, но внимательно следим за подготовкой этих выборов. Желает ли Финляндия мира с Советским Союзом, будет понятно по тому, кого изберут президентом». Далее Молотов твердо заявил, что СССР категорически возражает против таких кандидатур, как Таннер, Маннергейм или Свинхувуд… Таким образом, советское руководство ясно выразило (здесь и выше подчеркнуто мной. – М.С.) свою позицию.