Мама усаживает меня на диван рядом с собой и берет обе мои руки в свои.

- Мне жаль, что тебе приходится узнавать об этом таким образом, Нао-тян. Я хотела, чтобы ты и я были более подготовлены.

- Более подготовленны к чему? - Я едва могу говорить из-за комка в горле.

- У меня рак желудка. Поздняя стадия. Врачи сказали, что у меня есть в лучшем случае несколько месяцев. В худшем случае несколько недель.

Мои губы приоткрываются, и мне хочется рассмеяться.

Я хочу, чтобы это была неприятная шутка, чтобы я могла рассмеяться, но звука не получается. Мое зрение становится размытым, и мама превращается в тень, когда я смотрю на нее сквозь слезы.

- Пожалуйста, скажи мне, что ты шутишь, мама.

- Мне так жаль, Нао-тян. Я узнала об этом недавно и не хотела тебя волновать, но, возможно, я просто была эгоисткой. Ты наконец-то веселилась и жила, и я не хотела тебе это портить. Но ты была права, это твоя жизнь, и ты должна знать, что в ней происходит.

Я отчаянно качаю головой, отчего слезы градом катятся по моим щекам. Когда мне было пять лет, я впервые столкнулась со смертью, когда один из наших соседей в Чикаго, мистер Престон, скончался во сне.

Я спросила маму, что значит умереть, и она сказала, что это когда люди попадают в небо, и никто больше их не видит. Она сказала, что тоже умрет. Мы все это сделаем. Я помню, как плакала и кричала на нее, чтобы она взяла свои слова обратно, потому что мамины слова были законом в моей голове. Она никогда не лгала мне и никогда не выдавала ложную правду. Она даже не позволила мне поверить в Санту, бугимена или зубную фею. Она никогда не рисовала для меня мир в ярко-розовых тонах.

Поэтому, когда она сказала, что в конце концов умрет, я поверила в это и возненавидела это. Я целыми днями плакала во сне, думая о том, что она умрет, как мистер Престон из соседнего дома.

Теперь я та маленькая девочка, которая снова и снова качает головой, не желая, чтобы ее слова были правдой.

- Возьми свои слова обратно, мам.

- Нао-тян...

- Пожалуйста, пожалуйста, возьми свои слова обратно. Пожалуйста, не говори, что ты уходишь. Пожалуйста, скажи мне, что твое время еще не пришло и что доктор допустил ошибку.

- Милая... - Она обнимает меня, ее голос дрожит. - Мне так жаль.

Моя голова лежит у нее на груди, и она дрожит. Или, может быть, так оно и есть. Может быть, дело в нас обеих.

Я даже не знаю, чье сопение эхом разносится в воздухе или чьи соленые слезы я чувствую на вкус.

Все, что я знаю, это то, что я не могу остановить волну горя, которая захватывает меня, пока это единственное, чем я могу дышать.

Предательство Себастьяна смешивается с новостями о маминой болезни и затягивает меня в пучину. Звук моих разрывающихся внутренностей так громко отдается в ушах, что я на мгновение оглушаюсь. Шумы и движения размываются на заднем плане, и трудно сосредоточиться.

Боль, пронзающая мою грудь, настолько сильна, что мое кровоточащее сердце не в состоянии принять все это и разлетается на миллион непоправимых осколков.

Мама гладит меня по спине, как она делала во время красной ночи. Она шепчет успокаивающие слова по-японски и говорит мне, что любит меня. Прямо как в ту ночь.

И мне хочется кричать.

Я хочу ударить судьбу в лицо за то, что она была такой жестокой.

- Я уже нотариально заверила свое завещание, - тихо говорит она, хотя ее голос немного надломленный, немного усталый, немного... мертвый. - Ты унаследуешь дом моды, мою собственность и все акции, которые я приобрела за эти годы. Я попросила Аманду помочь тебе, если ты хочешь возглавить Chester Couture, но если ты этого не хочешь, ты можешь назначить исполняющего обязанности генерального директора и просто судить о них по их работе. Но что бы ты ни делала, не исчезай из исполнительного совета, они будут думать о тебе как о слабой и невежественной. Некоторые из этих режиссеров ничего не смыслят в искусстве и моде, поэтому не позволяй им влиять на какие-либо творческие решения. Поверь мне, они попытались бы запугать тебя и—

- Мама... - Я отстраняюсь, чтобы посмотреть на нее. На ней серьезная маска, деловая маска, которая всегда заглядывает на сто лет вперед.

- В чем дело, Нао?

- Меня все это не волнует. Разве мы не можем... разве мы не можем получить второе мнение?

- У меня было и третье, и мои возможности продолжают уменьшаться.

- Разве ты не можешь сделать операцию или что-то в этом роде?

- Опухоль не может быть прооперирована из-за низкой выживаемости, связанной с ней тканей.

- Как насчет химиотерапии?

- Я боюсь, что для этого тоже слишком поздно.

Рыдание вырывается из моего горла. - Как... как ты можешь так спокойно относиться к этому? Как ты можешь говорить о завещании, бизнесе и черт знает о чем еще?

- Потому что ты остаешься, Нао. И я хочу убедиться, что у тебя есть все, что тебе нужно.

- Все, что мне нужно, чтобы жить без тебя?

Она убирает мои волосы за ухо и слегка улыбается.

- Ты достаточно взрослая.

- Я никогда не буду достаточно взрослой, чтобы жить без тебя, мама.

- Раньше я тоже так думала. Когда я была беременна, ты была непослушным зародышем, который пинал меня день и ночь, чтобы привлечь к себе внимание. Однажды куча незнакомцев окружила меня в супермаркете, просто чтобы посмотреть, как забавно ты двигаешься в моем животе, и я хотела отогнать их от тебя, забрать тебя и убежать. И я это сделала. Я изо всех сил старалась защитить тебя от всего мира. Возможно, это связано с тем, что я иммигрант и мне приходится приспосабливаться к культуре, настолько отличающейся от моей, но мне было трудно доверять кому-либо, даже своим няням. После того, что случилось с Сэмом, я решила, что не могу расстаться с тобой, и это, возможно, стало слишком удушающим для тебя. Это потому, что я думала, что ты будешь слишком уязвима в этом мире без меня, и в каком-то смысле я все еще верю в это. Но я также вижу, насколько