Музыка. Улыбается Игорь.

Нет же, почудилось. Ничего страшного не происходит. Вот же, живая жизнь. У Иры и Митяя родится сын, у Игоря тоже скоро родится ребёнок. У них у обоих есть всё, что они хотят. Как же кто-то из них может убить человека?

— Где сейчас Дмитрий? — всё-таки спросила она.

— Не знаю. Сегодня серьёзная сделка, позже. Аркадий зачем-то хочет взять тебя с собой — чтобы сразу зафиксировать её… там какие-то баснословные суммы. Я решительно против того, чтобы ехала ты, работы много.

Музыка — тихая. И не такая, какую любит Бажен. Юля совсем не знает музыки. Сама не училась и на концерты не ходила. Давид Мироныч иногда приносил в класс пластинки. Первый концерт Чайковского. Прелюдия Шопена, его четвёртый ноктюрн. Патефон был допотопный, нашли с трудом — у всех теперь электроника, как и у них, а у Давида Мироныча — старые пластинки. Она хорошо знает вещи, которые приносил в класс Давид Мироныч.

Музыку любит, а — никогда не изучала её. Нужно сказать Аркаше…

Легко ввела данные всех документов, оставленных ей. В первые месяцы работы над одной бумагой сидела по несколько часов, а сейчас, пожалуйста, пятнадцать минут, и всё. И, не успела закончить последнюю строку последней бумаги, вошёл Аркадий.

— Юленька, здравствуй! Наконец-то я с тобой встретился.

Они долго стоят обнявшись. В горячих широких ладонях Аркадия, вобравших всю её спину, — спокойно, и уползают сквозь ступни в пол, в землю её страхи и предчувствия. Они вот они: вместе — две части одного целого.

— Я пришёл сказать тебе, что всё обдумал. И мы завтра с тобой уедем. Сегодня наконец завершаются переговоры с французами…

Звонил телефон. В глубине другой жизни Ира брала трубку. У Иры скоро будет ребёнок.

Аркаша любит детей. У них родится много мальчиков и девочек, за стол будет садиться десять человек. А они с Аркашей время от времени станут сбегать в свою комнату и стоять вот так посреди хаоса и порядка, посреди смеха и детских ссор вдвоём.

— Тебя к телефону, — заглянула Ира.

Аркадий осторожно снял руки с Юлиной спины и, легко ступая, вышел.

Снова вошёл. Не идёт к ней, парит. Слепит глазами.

— Пожалуйста, поедем со мной. Нас уже ждут. Это французы. Это Генри. Дело очень выгодное, но очень сложное. — И Аркадий точно повторил слова Игоря. — Нужно зафиксировать расчёты, какие-то баснословные суммы! Наконец все предварительные переговоры закончены. И ты мне сегодня нужна. Митяй категорически против того, чтобы я брал тебя с собой, говорит, бумаги ты оформишь потом. Но я хочу сегодня вместе. Я почему-то не хочу с тобой расстаться сегодня… А после оформления Договора, если всё пройдёт благополучно, мы с тобой пойдём поужинаем в ресторан. Удерём от всех. Имеем же мы право побыть вдвоём! Хочу танцевать. Мы с тобой так давно не танцевали! Ты ведь оставила Даше молоко?

— А где Дмитрий? — снова спросила Юля.

— Должен подъехать прямо туда. И Игорь.

«Они все знают, что сделка, — подумала. — Что-то происходит!» Но Юля была словно заторможенная. Тихая музыка, лёгкое дыхание Аркадия рядом мешали сосредоточиться. Асины и мамины слова растаяли. И растаял главный аргумент: Аркадий обещал: как только выплатит деньги Генри, уйти с работы. Генри больше нет, и обязательств никаких больше нет. И следствие наконец закончилось. И Аркадий отказался от своей абсурдной идеи найти убийцу и совершить самосуд. «Почему же мы не можем бежать прямо сейчас, вместо сделки?» — вяло подумала она. Но он же рядом! Живая жизнь. Чувство незыблемости и — покой. Покой напоил руки и ноги, она сомлела, как ребёнок, — в тёплых пелёнках, затаилась — она охранена Аркадием. И так будет всегда. И она не попросила его: сейчас, в эту минуту, бежать! Бежать прочь, куда глаза глядят. Никаких выгодных сделок, договоров, никаких новых предприятий не надо!

Они шли через приёмную, и Юля улыбнулась Ирине, и сказала: «Привет!», и даже помахала рукой.

В машине, усевшись рядом с Аркадием, прильнула к его руке.

Он не включил музыку CD-плейера. Он осторожно вёл машину и осторожно, краем глаза взглядывал на неё.

— Я люблю тебя сейчас больше, чем в первый месяц нашего брака, — тихо говорил он. — Ты — часть меня. Ты даже не представляешь, как немыслима была бы жизнь без тебя…

Музыка не играет, почему же звучит ноктюрн Шопена? Музыка, которую так любил Давид Мироныч. Музыка, которую так любит Аркадий.

— Летом поедем с тобой к морю.

Она совсем забыла об Америке и Бажене, а тут зачем-то сказала:

— Бажен звонил, зовёт жить в Америке, всем вместе.

Аркадий тихо засмеялся:

— Там, Юленька, мы — изгои, здесь — хозяева. Там — чужая, здесь — наша жизнь.

В эту секунду с обеих сторон их ударило, и она потеряла сознание. Лишь плеснуло в глаза бордовым светом. Этот свет залил весь мир. Бордовый — цвет Митяевой машины.

Пришла в себя в больнице. Мама. Плач Даши.

— Покорми, Юшенька! — И — чмоканье дочки. — Слава Богу, жива! Слава Богу, молоко не пропало!

— Где мой Аркаша?

— Корми, доченька! Здравствуй, доченька! Сейчас поговорим. Молоко кончилось. Даша исплакалась, мы с Асей с ног сбились, не знали, где ты. На работе сказали, вместе уехали по делам.

— Кто сказал?

— Митяй.

— Почему он оказался на работе? Опять алиби?

Подушка, воздух, мамины слова тяжело давят на голову. Сейчас её вырвет, сейчас она зальёт всю палату своим страхом.

А дочка никак не насыщалась, жадно рвала сосок, и от удовольствия у неё были закрыты глаза.

— Аркаша жив? — спросила Юля.

Пустота расползалась с каждым уходящим из неё глотком молока. Не надо ничего говорить — Аркаши больше нет с ней, никогда он не погрузит всю её в своё сердцебиение, в дыхание, никогда не раздастся его тихий зов — «Юленька!».

— Он — в реанимации, — вместо «Юленька». — У него отключено сознание. У тебя нет травмы головы, только сотрясение мозга, у него — травма.

— Он будет жить?

— Не знаю.

— Не будет. Аркаша жить не будет.

Дочка всё чмокала, всё рвала с жадностью сосок, хотя Юле казалось, она уже спит, подрагивая веками, как птица.

Как это — ни на кого не похожа её дочка? Аркашины ресницы, Аркашина форма глаз, Аркашин пшеничный пух на голове… — то, что ей осталось от Аркаши.

— Не успели мы убежать, мама.

Шесть месяцев пролежал Аркадий в реанимации. Сердце как новорождённое, жадно бьётся — «жить!». Все органы жадно омываются чистой кровью — «жить». Но — голова отключена.

Юля сидит возле Аркадия по особому распоряжению — сестёр в реанимации не хватает. Капельница, стимулятор… — она и не запомнит всех аппаратов, подведённых к Аркадию.