Тренер — особенно в начальной фазе, первой паре месяцев лечения — может помешать вернуться к прокрастинации, неорганизованности, негативному мышлению. Последнее — самое вредное и разрушительное. Лечение начинается с надежды, с душевного порыва. Тренер, человек со стороны, должен крикнуть больному, когда тот начинает возвращаться в старую негативную колею, и направить его по верному пути.

В начале лечения тренер должен проводить короткие (10–15 минут) ежедневные проверки, лично или по телефону. Разговор должен касаться и практических, конкретных вещей: какие у пациента планы? что ему предстоит сделать завтра? как он к этому готовится? И абстрактных: как пациент себя чувствует? как настроение? Вопросы можно задавать по следующей схеме:

• Помощь. Спросите, какого рода помощь нужна человеку. Узнайте, что у него нового, посмотрите, в чем именно его можно поддержать.

• Обязанности. Спросите, какие конкретно обязанности ждут человека и что он делает, чтобы к ним подготовиться. Задайте вопрос сами, иначе подопечный может забыть вам сказать.

• Планы. Спросите о текущих планах. Очень полезно напоминать больным СДВ о стоящих перед ними задачах. Они часто забывают о своих целях — в самом буквальном смысле — и перестают над ними работать. Если обладатели СДВ не знают, какие у них цели, попробуйте вместе сформулировать. Целеполагание создает своего рода защиту от бессмысленности действий, приближает человека к желаемому.

• Ободрение. Самая интересная часть работы тренера. Надо заниматься этим всерьез и не стесняться переборщить. Тренер вступает в битву с хаосом и негативными мыслями, и чем оптимистичнее он будет, тем лучше. Не дайте себя отпугнуть цинизмом. Негатив, накопившийся в течение всей жизни, уйдет не сразу.

* * *

Из-за проблем с самооценкой, тревожностью и депрессией, возникающих после появления СДВ, таким больным показана традиционная психотерапия. Хотя основную проблему лучше всего лечить структурированием, лекарствами и тренировкой, вторичные психологические проблемы могут потребовать текущей психотерапевтической помощи. Было бы неправильно лечить первичные проблемы с вниманием, отвлекаемость, импульсивность и беспокойство и не обращать внимания на порожденные ими серьезные проблемы с самооценкой, депрессию, сложности в семье и браке.

Занимаясь психотерапией взрослых больных, специалист должен помогать структурировать сеанс и проявлять активность. Фундаментальное правило психоанализа — пациент говорит, что ему приходит в голову, — при синдроме дефицита внимания может оказаться абсолютно бесполезным. В голову человеку приходит так много всего, что он не знает, с чего начать или где остановиться. Врача может захлестнуть поток, в котором будет не интересный материал из подсознания, а бесполезные сведения, рискующие превратить психотерапию в бесконечный бесцельный монолог, который раздражает и врача, и пациента.

Больному будет гораздо легче не сбиться с курса, если психотерапевт создаст некую структуру и обозначит направление. Если сложно начать, можно задать наводящие вопросы, например: «Как решается проблема с начальством?» Когда пациент начнет уходить в бесперспективную тему, психотерапевт может попробовать вернуть его к исходному предмету. Это бывает совсем не похоже на обычное поведение грамотного специалиста во время открытой, ориентированной на инсайт психотерапии: она как раз требует, чтобы клиент отклонялся от темы, контроль сознания ослабевал и открывалось то, что скрыто под поверхностью. Для пациентов с СДВ такой подход может оказаться вредным, потому что оба участника беседы потеряются в бессмысленном лабиринте, состоящем из неоконченных мыслей и образов.

Если вы больны СДВ, психотерапевт должен провести вас через ваши мысли и ассоциации, помогая расставлять приоритеты в порождениях психики, обращая внимание на то, что имеет отношение к делу, и игнорируя лишнее. Если в процессе потеряется жемчужина — это, конечно, плохо, но все равно лучше, чем весь курс терапии раскрывать пустые раковины.

Чтобы проиллюстрировать эту мысль, приведу пример. В начале сеанса один из пациентов, сорокадвухлетний мужчина, проходивший лечение от СДВ и депрессии, сказал: «Теперь я уверен, что средства жены мне больше не понадобятся». Уверенность в унаследованном женой состоянии была центральным вопросом психотерапии, так как пошатнуло чувство независимости и самооценку больного. Он строил планы на эти деньги только в воображении, поскольку семейный бюджет складывался из доходов обоих, а зарабатывали они примерно поровну.

В ответ я с интересом посмотрел на пациента и сказал:

— Правда? И почему же?

— Потому что у меня на работе произошел прорыв. В магазине пообещали оплатить мне специальное обучение, после которого я смогу возглавить отдел, вероятно, уже в этом году.

— Интересно, — сказал я, надеясь на развитие темы.

— Да. Кстати, хотел с вами поговорить насчет лифта в этом здании. Почему его никак не починят? Подниматься сюда через четыре пролета очень тяжело.

В этот момент мне надо было принять решение. Если бы я занимался пациентом без СДВ, скорее всего, промолчал бы или задал дополнительные вопросы про лифт, предполагая, что пациент подходит к важному смещению аффекта, выражая чувства в отношении меня, психотерапевта, через мысли по поводу лифта, и того, как ему трудно было прийти ко мне на сеанс. «Почему вы плохо заботитесь о своем здании, о лифте, о пациентах, обо мне? — мог он спрашивать меня. — Почему на вас нельзя положиться?» Или, в поисках воспоминаний и подсознательных фантазий, я мог бы спросить пациента, с чем у него ассоциируются лифты. Иногда такие вопросы приоткрывают старые воспоминания и вызывают совершенно новый, неожиданный поток материала. С другой стороны, пациент поднял вопрос сломанного лифта сразу же после того, как объявил о крупном успехе на работе, а это, несомненно, могло заставить меня поразмышлять, не чувствует ли он какого-то смущения в связи с повышением. Возможно, он думает, что должен что-то исправить — и в лифте, и в себе самом? Не сомневается ли он — намеками, которые часто использует подсознание, — окажется ли на «высоте» задания, заслуживает ли «подъема» в этой области или ему нужен дополнительный «лифт», может быть, с моей стороны? С другим пациентом я мог бы углубиться в любой из этих вариантов.

Однако в этом случае просто сказал: «Да, я понимаю, что это раздражает. На этой неделе обещали починить. Расскажите, пожалуйста, поподробнее, какие чувства у вас вызывают события на работе?» Кто-то может возразить, будто я упустил шанс, так как, по сути, сам вернул пациента к тому, что мне казалось важным. Однако я не хотел терять шанса, который мужчина предоставил в начале сессии, рассказав о возможном повышении.

Если бы этот человек ответил: «Нет, знаете, я хочу поговорить о лифте», — я, конечно, не стал бы возражать. Но он ничего не сказал и легко вернулся к разговору о своем повышении, как если бы прежде всего хотел поговорить об этом.

Мне пришлось решить, поднял он тему лифта по скрытым мотивам, к которым лучше присмотреться, или потому, что это пришло ему в голову без каких-то серьезных причин, например потому, что он отвлекся либо услышал шум поезда за окном или телефонный звонок в соседнем кабинете. Принимая решение, я взял на себя роль цензора и отсек отвлекающие факторы. Эту роль мне часто приходится играть, работая с пациентами, страдающими от СДВ. Риск, связанный с принятием решения за пациента, заключается в том, что я непреднамеренно игнорирую важный материал.