— И тогда вы обменяли своего больного ребенка на модель получше? — спросила Энджи.

— Это решение далось мне нелегко, — сказал он, глядя на нас немигающим взглядом. — Я ночами не спал. Но стоило этой идее проникнуть мне в мозг, как я… У вас нет детей. Это видно. Вы даже не представляете, каких усилий стоит вырастить здорового ребенка, не говоря уже о смертельно больном. Мать девочки, которую я подменил, умерла при родах. Истекла кровью еще в «скорой». Никаких родственников у нее не было. Мне казалось, это Бог говорит мне… нет, не говорит, а приказывает сделать то, что я сделал. И я его послушался.

— Каким образом? — спросил я.

Он криво усмехнулся:

— Вас неприятно удивит, мистер Кензи, до чего легко мне это удалось. Я известный кардиолог с мировым именем. Ни одной медсестре и ни одному интерну и в голову не придет спрашивать, что я делаю в родильном отделении, особенно если учесть, что моя жена только что родила. — Он пожал плечами. — Я подменил медицинские карты.

— И скорректировали компьютерные файлы, — сказал я.

Он кивнул:

— Но забыл подделать справку о рождении.

— А… — начала Энджи, но замолчала, с трудом удерживая рвущуюся наружу ярость, и сжала в кулак лежащую на колене руку. — А вы не думали, каково будет тем людям, которые удочерят вашу родную дочь, когда она умрет?

— Она жива, — тихо проговорил он, и по его щекам беззвучно покатились слезы. — Ее удочерила семья из Бруклина. Ее зовут… — Он подавился всхлипом. — Александра. Ей тринадцать лет. Насколько я знаю, ее лечит кардиолог из больницы «Бет-Израэль», который, похоже, сотворил чудо. Александра плавает, играет в волейбол, бегает и ездит на велосипеде. — Слезы струились у него из глаз ручьем, беззвучные, как летний дождь. — Она не провалилась под лед пруда и не утонула. Понимаете? Она не утонула. Она жива. — Он вздернул подбородок и широко улыбнулся, глотая слезы: — Вот вам ирония судьбы, мистер Кензи и мисс Дженнеро. Очень жестокая ирония, вы не находите?

Энджи покачала головой:

— Не хотелось бы вас обидеть, доктор Доу, но это больше похоже на справедливость.

Он горько усмехнулся и вытер с лица слезы. Поднялся со стула.

Мы посмотрели на него. Чуть выждали и тоже встали.

Он провел нас в прихожую, и, как и в предыдущий свой визит, я остановился перед стеной с фотографиями — алтарем, воздвигнутым в память о дочери. Но на сей раз Кристофер Доу не торопился выгнать меня из своего дома. Он расправил плечи, сунул руки в карманы и стал рассматривать фотографии, едва заметно покачивая головой.

Мое внимание больше привлекли те снимки, на которых был запечатлен Уэсли. Пристально изучив их, я пришел к выводу, что, если не считать роста и светлых волос, в нем нет ничего общего с тем человеком, который избил меня на парковке. У юного Уэсли на фотографиях были маленькие глаза, вялый рот и обвислые щеки. Казалось, он придавлен тяжким бременем собственной гениальности, смешанной с психозом.

— За пару дней до своей смерти, — сказал Кристофер Доу, — Наоми зашла на кухню и спросила меня, чем занимаются доктора. Я сказал, что мы лечим больных людей. Она спросила, почему люди болеют. Может быть, это Бог наказывает их за плохое поведение? Нет, сказал я. «Тогда почему?» — спросила она. — Он взглянул на нас через плечо и изобразил подобие улыбки. — Я не знал, что ей ответить. Растерялся. Стоял и улыбался как идиот. И продолжал улыбаться, когда ее позвала мать и она выбежала из кухни. — Он снова повернулся к фотографиям маленькой темноволосой девочки. — Может быть, именно это она и думала, пока в ее легкие заливалась вода. Что она плохо себя вела, и поэтому Бог ее наказывает. — Он шумно потянул воздух носом и слегка дернул плечами. — Он теперь редко звонит. Обычно пишет. А когда звонит, то разговаривает шепотом. Возможно, это не мой сын.

— Возможно, — сказал я.

— Больше я не дам ему ни цента. Я так ему и сказал. Больше ему нечего у меня отнять.

— И что он вам ответил?

— Бросил трубку. — Доктор Доу отвернулся от стены с фотографиями. — Подозреваю, скоро он примется за Кэрри.

— И что вы тогда будете делать?

Он пожал плечами:

— Буду терпеть. Узнаю, насколько мы сильны на самом деле. Понимаете, даже если мы ему заплатим, он все равно нас уничтожит. Я думаю, что его пьянит чувство власти над другими. Он все равно сделает это, независимо от того, принесет ему это выгоду или нет. Этот человек, кто бы он ни был, — мой сын, друг моего сына или тот, кто держит моего сына в плену, не важно, — видит в этом свое предназначение. — Он растянул губы в мертвой, лишенной надежды улыбке. — И он очень любит свое дело. Любит то, чем занимается.

Все сведения, которые нам удалось собрать об Уэсли, — или о человеке, называвшем себя Уэсли, — были под стать персонажу: появлялись малыми порциями, вспыхивали и тут же исчезали. Три дня подряд мы работали — то в моем офисе на колокольне церкви, то в моей квартире, — снова и снова анализировали факты, просматривали фотографии и изучали информацию, полученную от других людей, чтобы найти ответ на один-единственный вопрос: кто же он такой. Воспользовавшись связями в отделе транспортных средств, полицейском управлении Бостона и даже ФБР и Министерстве юстиции — через агентов, с которыми мне когда-то приходилось сотрудничать, — мы прогнали фотографии Уэсли через все базы данных, включая Интерпол, и в результате получили ноль.

— Кто бы он ни был, — сказал мне Нил Райерсон из Министерства юстиции, — он законспирировался лучше, чем Д. Б. Купер.[17]

Тот же Райерсон добыл для нас список владельцев «Шелби-мустангов GT-500» с открытым верхом 1968 года выпуска, зарегистрированных на территории Соединенных Штатов. Трое из них проживали в Массачусетсе. Одна женщина и двое мужчин. Энджи посетила всех троих, представившись корреспонденткой автомобильного журнала. Ни один из них не был Уэсли.

Черт, да даже сам Уэсли не был Уэсли.

Я вспомнил слова Стиви Замбуки о том, что за Уэсли поручился кто-то из Канзас-Сити, но по данным нашего списка во всем Канзас-Сити не числилось ни одного владельца «шелби» 1968 года.

— Что тут, по-твоему, самое непонятное? — спросила Энджи в пятницу утром, окинув рукой гору бумаг на моем обеденном столе. — Во всей этой истории? Что больше всего бросается в глаза?

— Ну, не знаю, — протянул я. — Лично мне все непонятно.

Энджи скривилась и отпила из пластикового стаканчика кофе. Она извлекла из груды бумаг список адресов, на которые Доу, насколько он помнил, дважды в месяц отправлял деньги.

— Не нравится мне это, — сказала она.

Я кивнул. Мне это тоже не нравилось.

— Может, нам пока отложить поиски Уэсли и попробовать проследить, куда уходили эти деньги?