Еда была вкуснейшая, и я не мог удержаться и с удовольствием отведал и пельменей из смеси щуки и налима, и овощного горлодера.

– Тоня, а груздочки-то где у нас? – сказал Костя, смолотив тарелки три.

– В холодильнике, снизу… А вот вы, Сергей Иванович, как учитель литературы объясните нам, может, мы чего-то не понимаем? – Она говорила неторопливо и не то с иронией, не то с намеком на насмешку или, наоборот, серьезно, как в школе учитель, – я понять не мог. И с интонацией человека, который уверен в своей правоте и пытается тебя проверить: – Ведь литература учит нас? Чему она нас учит?

Я изо всех сил подумал, что русская литература, младшая сестра молитвы, учит быть сдержанным.

– Причем мы-то от всей души, – продолжила Тоня, возвращаясь к расчетолюбивым соседям. – Мы на благодарность не рассчитывали…

– Да они тоже, может, от всей души! – сказал я как можно доброжелательней.

– Ну как? – раскладывала она по полочкам. – По-моему, такие блинчики означают: вот вы нам помогли, мы вас отблагодарили – и все, нас не трогайте – отвяньте, нам чужого не надо. Мы не какие-нибудь прохиндеи. – Тоня округлила глаза: – Понимам.

– А мне нравится, когда мне блинчики принесут! – сказал Костя, сморщив нос. Будучи деятельным и словоохотливым на дворе в работе, сейчас он просто одобрительно сидел, изредка вставляя что-нибудь несуразное. Выражение его лица означало довольство, что все сидят за его столом, что все это его детище, как и нарта, и баня, и сруб, и то, что так спокойно и справедливо говорит Тоня, тоже его хозяйство.

– Ну так что же? – сказала Тоня. – Рассудит нас великая русская литература?

– Я думаю, да. Она скажет, что вы людям помогли и что они вас отблагодарили. И что у благодарности два мотива: от чистого сердца, и от желания закрыть счет. Да? Два мотива. И что вы… напели второй. То есть попросили счет. Мне кажется: раз помогли один раз, то помогите и в следующий. В сказках так, кстати, часто – выполнил причуду чью-нибудь, а тебе – полцарства… За то, что не стал считаться… Да и почему вы отказываете им в бескорыстии? Может, это гордыня? Я дала бескорыстно, а они отдали корыстно. Согласны?

– Да, да, я слушаю, – как-то торжествующе распахнув глаза, говорила Тоня. И было непонятно, что значит это торжество: она так и думала, что я скажу эту ересь, или, напротив, рада, что делю ее точку зрения. И не спешила отвечать. Но резать она перестала и замерла с ножом.

– Тем более блинчики приносит женщина. Хранительница очага, так сказать. Благодарит, чем может. Женское стремление к порядку. Она же земными понятиями орудует. Это мужику дороже, чтоб его в жмотстве не заподозрили… Я вот взял у соседа напильник, а он рукой махнул: отдашь, когда будет. Меня это, кстати, тяготит. Мне проще ясность. Хотя каждый помог, чем мог. Ну что, не так разве?

– Ну пока я поняла, что бабы… существа приземленные.

– Тоня, извините, если не то сказал. Но я-то вас понимаю. И что, когда явный расчет, будто пропадает что-то. Не могу объяснить, но осадок есть. Хотя…Тоня, вам приходилось общаться со старообрядцами?

– Конечно… Архаичные уклады… Костя с ними вечно носится. Когда мы жили в Николаевском, они все время у нас останавливались. Местные не очень их: «Мохнорылые…» Он даже одному за это по морде дал.

«Архаичные уклады» она произнесла так, будто термин все объяснил.

– Я отлично дерусь, – сказал Костя.

А я продолжил:

– Я вот насчет посуды… Вы ведь останавливались у староверов?

– Конечно, – сказал Костя.

– И вас кормили на убой. А вот ваша посуда для них мирская. Вас не беспокоит, что вас они кормят, а вы-то их не можете угостить, когда придут? Другая крайность… Ведь с позиций добрых отношений-то это больше должно вас беспокоить, чем соседка с блинчиками. И вообще – выходит, вам то навязывают спасибо, а то не дают это же спасибо сказать! Вас спасибами просто заваливают, а тратить-то не дают! От ведь как! Представляете, сколько этих… спасиб должно у вас накопиться в хозяйстве! – Наконец-то я нашел ноту, способную противостоять Тониному наступательному занудству. – Целый склад спасибного материала… Натуральное затоваривание! Так что, Тоня, – я сменил шаг винта, – может, и не стоит переживать? Вот видите, какой сложный наш русский мир!

Тоня улыбнулась, но я так и не понял, удалось ли мне ее расшутить, свернуть с серьезно-загадочного тона, который появлялся особо настойчиво, когда она что-то резала.

– А мы бы могли в любой стране жить, – бодро вывез Костя.

А я уже не мог остановиться:

– А если речь о жизни идет, а не о блинчиках? Кто-то тонет. Один спасает, потому что так принято, дескать, сам могу в беде оказаться. А у другого инстинкт – спасать. Всегда два объяснения – по сердцу и по расчету. Хотя это, может, и не расчет, а христианское здравомыслие? И опять развилка! Наверное, на то и мудрость, чтобы, зная закон развилки, поступать по-человечески. Да и главное, не кто прав, а насколько ты любишь этих людей такими, какие они есть.

– Ну вы знаете, про любовь здесь вообще речи не было, а шла речь о том, чтобы разумно выстраивать отношения. Разумно – это по правилам. – Тоня начинала хмуриться.

– Так они-то, соседи ваши, как раз и живут по правилам, а вы приехали и обижаетесь. Я и вас понимаю, и их. И что осадок есть…

– И что же с ним делать?

– Ну вы же хозяйка – должны знать. Выплеснуть…

– Хм-хм, – засмеялась Тоня с холодком, положила вымытую чеснокодавку на сушилку и села за стол. Окунув картофелину в чесночное макалово, попробовала и восхищенно покачала из стороны в сторону головой. Потом снова медленно сказала:

– В общем, я поняла, что литература учит нас правильным вещам, любви там… добру. А вот сейчас идет фильм по одной известной книге… А книга предлагает нам… застрелить сына. И вот вы… Говорите такие вещи справедливые… О том же добре… О мудрости… А мы знаем, что вы не такой уж и мирный: набросились вот на английский язык. – Ее длинные ресницы были опущены. Ноздри тонко вздрагивали, и она чуть улыбалась. Я снова не понимал, это шутка, укор или эдакое… доверие меж свободными и сильными собеседниками.

– Жена, ну что ты пристала к гостю? Ему это в школе все надоело… Я кором пошел мешать, – по-местному сказал Костя и ушел мешать собачье, которое варилось в огромном чане на костре. Чугунный этот чан от теста Костя приволок из разрушенной пекарни.

– Кором, – повторила Тоня, покачав головой, – совсем осельдючился… Эти собаки такие наглые. Крупу совершенно не выедают.

И вернулась к английскому вопросу:

– Да… Вы боевой, – говорила она неторопливо и будто размышляя над своими словами, перебирая их, протирая и расставляя на сушилку в одном значимом для нее порядке. – Помню, в детстве у нас всегда в школе одно говорили, а дома другое. Бабушка у меня была известным ученым, и понятно, что ее многое вокруг не устраивало, вся эта тупость… И я, конечно, верила бабушке, но разрыв был в душе… И я от этого страдала и надеялась, что у моих-то детей по-другому будет. А тут вдруг то же самое – мы дома говорим, что надо языки учить, а в школе учитель: нет, не надо.