— Да, конечно. У меня всегда с собой документы. Мало ли что?

— Тогда слушайте меня внимательно, Ива, — начинает Самохин выдавать чёткие инструкции, а я пытаюсь запомнить всё правильно.

Он всё предусмотрел, мой отец. И от этого — ещё страшнее. Предвидел смерть? Знал точно? Я сто раз пожалела, что разрешила Андрею жить в моём доме. Я не должна была, но согласилась. А сейчас испытывала чувство вины и мучительно думала, как убедить его держаться от меня подальше.

Это был номер банковской ячейки. А один из трёх ключей от часов — именно тот самый. Я даже знала, какой. Старая фотография рассказала о многом. И номер инвентарный не совпал, и одного замка на фото не существовало.

Я носила его с собой. С того дня, когда догадалась. Поэтому я так настойчиво искала Самохина. И не зря: он понял меня с полуслова.

Не знаю, на что рассчитывал отец. Мог ли он знать о том, что фото хранится в бабушкином альбоме? Или его там никогда не было, а появилось той ночью, когда кто-то якобы устроил погром в моей комнате в коммуналке? Я склонялась к последнему варианту. Вряд ли бабушка, выгнавшая дочь из дому, хранила бы фотографию счастливой парочки.

Меня приняли без вопросов. Фамилия Кудрявцева распахивала двери. Может, ещё поэтому он настаивал в завещании, чтобы я сменила документы? Хотел всё передать мне. Как жаль, что при жизни он не захотел ни встретиться, ни поговорить. Ни спросить: а нужны ли мне его дом, богатства и опасность, на которую он меня обрёк.

В ячейке меня ждало письмо и ещё один ключ. Никто бы и близко не подобрался к его сокровищам. Только я. Может, ещё поэтому я до сих пор жива? Но вряд ли тот, кто охотился за Кудрявцевым, мог знать такие подробности и нюансы. Или всё же мог?..

«Дорогая дочь. Я десять раз начинал и зачёркивал обращение к тебе. Потому что одним словом никак не выразить, насколько ты действительно мне дорога.

Ива. Иванна. Ивушка. Когда-то в шутку я говорил Вале, что хочу дать такое имя дочери. Тогда мы не думали о детях. Я не думал. И когда оставил Валю, чтобы уберечь и спасти, не мог знать, что у нас есть ты.

Не хочу оправдываться и рассказывать, какой я замечательный человек. Это не так. Я никогда не был хорошим. Чаще был плохим. А если ты сейчас читаешь эти строки, значит ко всем моим отрицательным чертам, я ещё и умер.

Я мечтал о встрече с тобой. Готовил комнату в доме. Сочинял слова, которые скажу, когда впервые посмотрю в твои глаза. А потом понял, что не смогу. Разрушу твою жизнь. Искалечу. Как сделал это когда-то с твоей матерью. Но уйти и оставить всё кому-то — выше моих сил.

Ты моя дочь, моя кровь. И всё, что моё, принадлежит тебе. Я знаю, что тебе очень нужны деньги. И знаю, зачем. Теперь они твои. Сделай то, что задумала, и живи на полную катушку. Так завещаю тебе я — плохой муж, никчемный отец.

Я даже не прошу простить — такое не прощают. Прошу взять то, что твоё по праву. Это мой способ сказать «люблю». По-другому не умею и не научился. Не успел».

А дальше — сухие инструкции, куда мне обращаться и как поступить с его наследством.

От всего этого — голова кругом. Я думала, как поступить. А ещё я не хотела втягивать во всё это Андрея и детей.

Он забрал меня так быстро, как только смог. Письмо, что лежало у меня в сумочке, казалось, жглось. Могло расплавить пространство и образовать космическую дыру. А ещё я думала: что скрывает от меня Андрей? Что он хотел, но так и не рассказал? Но спрашивать, конечно, я его об этом не стану.

Он молчалив и хмурится. Я уже немного начинаю понимать его мимику. Думает о чём-то напряжённо. Не злится. Но мысли Андрея, скорее всего, не радостные.

— Что-то случилось? — спрашиваю осторожно. Делаю шаг навстречу и жду, что он поделится со мной. Позволит заглянуть внутрь. Расскажет, что его тревожит.

— И да и нет, — говорит он уклончиво, упрямо глядя на дорогу. И я понимаю: из него не вытянешь лишнего слова. Но я и не настаиваю. У меня у самой в сумочке — бомба с часовым механизмом.

Дома хорошо и уютно. Нас ждут, нам радуются. Катя не умолкает. Идол делится сокровенным. Лишь Ираида привычно сдержанная да Илья неулыбчивый. Но это привычно.

Я чувствую натянутые туго струны, что звенят в воздухе. Они не способны сейчас родить мелодию — только тревожное гудение выдать.

С Андреем мы привычно сталкиваемся в ночи.

— Ива, — вздыхает он, разрушая вынужденное состояние, когда мы старательно делаем вид, что между нами ничего не происходит. Но в эти часы мы откровенны. И я, и он.

Андрей прижимает меня к себе — бережно, как всегда, и целует. Сегодня это скорее успокаивающий поцелуй. Немного тоски и повод сказать, как он скучал. Я умираю от нежности и принимаю горечь своих мыслей.

Может, это единственная искренность между нами — язык тела? Если телу хорошо, оно не может лгать и имитировать. Всё остальное — работа мозга, когда удовлетворения нет, а есть ложь для человека, который пытается быть с тобой близким через секс. Вот в этом между нами вранья нет и не было.

Что касается другой стороны нашей жизни — всё чересчур сложно и никак не хочет складываться. Разрозненные фрагменты. И мы вроде пробуем что-то из них сложить, но дело дальше взаимной старательности не идёт.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глухой вскрик заставляет нас оторваться друг от друга. В конце коридора стоит Илья. Смотрит на меня с ужасом.

— Илья, — делаю я шаг ему навстречу.

Рано или поздно это должно было случиться — кто-то обязательно бы нас застукал. Илья почти взрослый. Не мог же он думать, что все эти перемещения, изменения — просто хорошие дружеские отношения между соседями. Или мог?

— Зачем? — задаёт он очень сложный вопрос. Но ему не нужен ответ. — Я же предупреждал тебя! — сверкает он сумрачным тяжёлым взглядом. У меня — дрожь по телу. Как же мальчик сейчас похож на отца. — Почему вы такие глупые? Почему делаете ошибки и доверяетесь не тем?

Я нерешительно замираю. Какие странные слова для четырнадцатилетнего подростка. Но что я о них знаю? Я детей-то толком никогда не видела.

— Илья, — это уже Андрей. Его властный голос.