– Цела… Даже волосы не подпалило. С ребенком все хорошо. Как сумела выбраться из огня? Э-э, да что я гадаю, истинно – ведьма… Не молчи! Мне нужна твоя сила. Я не предотвратил бедствие… Ты одна можешь спасти моего мальчика!

Старик был как в бреду.

– О чем ты? Какого мальчика? – Кюннэйя с трудом разлепила непокорные губы. Она устала думать, устала бояться и плакать. Ей хотелось спать – спокойно, бесцветно и вечно.

– Пойдем же! – взмолился лекарь, вытягивая ее за руку из кустов.

– Арагор, – позвал кто-то слабым голосом, похожим на шорох погремушки. Словно семена перекатывались в засушенном налимьем пузыре. – Арагор, помоги…

Как бы ни изменился голос, Кюннэйя узнала ратаэша. Он лежал в центре поляны у остылого костра. По росистой траве тянулся кровавый след. Видимо, старик приволок сюда Гельдияра из кустов. На полах разрезанной кожаной рубахи скопились темно-красные сгустки. Голубоватые связки кишок плавали в разверстой ране, дымясь в туманном воздухе утра. По животу полоснули одним взмахом меча, рассекли кожу брюшины ровно посередине.

Сдерживая позывы рвоты, Кюннэйя присела рядом на корточки и пригляделась. Удивительно: перемешанные и припорошенные грязью внутренности были целы, острие их не задело. Но это ничего не меняет. Разве Арагору, старому, опытному врачевателю, невдомек, что из тела Гельдияра вытекла почти вся жизнь?

– Ты спасешь его… Да? – прохрипел старик и вцепился в руку женщины ногтями.

Мысли Кюннэйи понеслись, будто течение на Большой Реке. Отвела глаза:

– Попробую. Если успею.

– Успеешь! Гельдияр живуч…

Вместе они содрали кору с большой березы. Осторожно просунув под ратаэша желтой стороной вниз, закрепили края, крепко приткнули их к земле ветками. Кюннэйя плотными конусами скатала куски бересты. Наглухо загнула края и углы, привязала ивовые поручья. Получились четыре вместительных ведерка, какие на скорую руку умеют ладить в лесу все люди саха.

Под пеплом сохранились тлеющие уголья – было чем развести костер. Скоро из ведерок, развешанных на рогатине высоко над огнем, начала выплескиваться пена. В одном кипятилась прядь волос из длинной косы Кюннэйи, во втором – отвар живительных трав, в двух других – просто вода из ручья. Жаль, нечем задобрить духа огня и духа – хозяина местности. Они способны наказать женщину трудными родами за неповиновение запретам. Носящей в себе дитя даже к очагу нельзя подходить, не то что к костру. Воспрещается дотрагиваться и до крови мертвого зверя, а тем более живого человека. Может сама кровью изойти…

Деваться было некуда. Кюннэйя заметила, как трясутся руки лекаря. Плохой из такого помощник. Прошептав молитву огню и милосердным богам, сама облущила твердый длинный шип боярышника и прокалила его в пламени. Арагор охладил кипяток в берестяных сосудах, опустив их в ручей.

Под закрытыми глазами раненого легли серые тени. Он потерял сознание. Старик, суетясь, омыл лицо ратаэша холодной водой. Заторопил Кюннэйю:

– Скорее, скорее!

Собравшись с волей, она внимательно осмотрела скользкие, дышащие узлы перепутанных кишок. На то, чтобы тщательно промыть их, потребовалась вся кипяченая вода и заживляющий травяной отвар. Лекарь поспешил к ручью за новой порцией воды. Стараясь не обращать внимания на въедчивый дым и пар от проливавшегося в огонь кипятка, Кюннэйя укладывала содержимое раскрытой полости так же, как лежат потроха в брюшках гусей. Муж, а раньше отец много птиц приносили с охоты. Заготавливая тушки на зиму, она невольно запомнила внутреннее строение пернатых. Вот и пригодилось. Может, нутро человека устроено иначе, но размышлять и прикидывать было некогда. Ратаэш потерял слишком много крови и дыхания жизни.

Напрасно пугались глаза: эта часть дела подошла к концу. Послушные памяти руки уместили в бреши последний изгиб кишечника. Кюннэйя соединила верхние края разреза так, чтобы разрозненные половинки пупка сошлись в прежнее колечко. Велела Арагору поддерживать живот Гельдияра с обеих сторон. Сечение было чистым, ровным, без рваных закромок. Отменный булат, острые мечи у гилэтов.

Сшивать кожу пришлось стежками внакидку, какими женщины саха шьют торбаза. Сначала Кюннэйя делала прокол каленым шипом, затем этим же шипом проталкивала в крохотное отверстие крученый тройной волос. Сверху смачивала муравьиным соком, чтобы ядреной кислотой отпугнуть заразу.

Солнце зашло за полдень, когда на рану лег завершающий стежок. Стон сорвался с бескровных губ Гельдияра: выплыл из беспамятства в кромешную боль. Арагор опустил руку ему на лоб. Шепча что-то, успокаивая, заглянул в глаза, и ратаэш снова закрыл их – уснул.

Шов получился гладкий, прямой, как стрела. Осталось присыпать лиственничным пеплом. Пепел чистого мыслями дерева – первая помощь врачевателю, хорошо вбирает сукровицу и препятствует воспалению.

– Ты – волшебница.

Старик, не сдержавшись, всхлипнул. Кюннэйя устало усмехнулась. Волшебство тут было ни при чем. Просто чутье хозяйки и искусство швеи. Любая женщина саха умеет так шить.

* * *

Дрожащие хвоинки золотых вечерних лучей плескались в ушице, заправленной поздней съедобной травой. Арагору удалось наловить в озере гольянов берестяными ведерками. Поужинали. Ратаэш спал. Тело его почти перестало гореть. Старик прикладывал к лицу и плечам раненого освежающие листья лопуха. Смочив его иссохшие губы прохладной водой, пробормотал:

– Он сильный, выберется… Я обязан тебе самым дорогим, женщина. Ты спасла моего единственного сына.

– Сына?

Арагор сорвал метелочку дудника, растер между пальцами пахучие семена. Волнение зажгло на щеках старика темные пятна.

– Я любил жену бывшего ратаэша, – сказал он тусклым голосом. – Она была солнцем моих глаз. Она родила от меня. Гельдияр не знает, что я – его отец.

– Отец!.. – снова эхом отозвалась ошеломленная Кюннэйя.

– Ты, понимающая истинный язык, конечно, слышала и знаешь о колдуне, – продолжал Арагор тихо. – Как-то раз, прогуливаясь по базару, я, на беду, встретил странника. Я разговорился с ним и поверил его сладким речам, как единственной правде. Не мог я тогда знать, что не сыщешь на свете изворотливее словоблуда, склоняющего людей к преступной гордыне. Завороженный пустыми посулами, я сам привел его к сыну. Не заметил, как мной завладели несбыточные мечты. Возжелал сделать Гельдияра великим, подарить ему власть над миром, какой еще не имел смертный человек, а после признаться, что я – его настоящий отец.

Старик тяжко вздохнул:

– Увы мне! Никто еще не слышал о ратаэшах, посмевших править без подражания предкам… Ослепленный любовью к сыну, я не вникал в древние пути, чтобы не повторять ошибок, а нужными знаниями не обладал. Власть в душу не вложить, как не втиснуть в нее роскошных вещей… Белый Творец наказал меня. Проклятый странник втерся в доверие к ратаэшу, испортил его нрав, сделал изгоем… Но я не теряю надежды, что еще успею спасти несчастную душу сына и добрый, доверчивый мальчик, каким он был раньше, вернется… Не знаю, суждено ли мне вымолить прощение у Творца за все, что я, неразумный, натворил на старости лет…