– Можно? – просунулась в дверь камеры (кажется, ее и запирать иногда то ли забывали, то ли ленились) умильная мордочка надзирателя.

– Входите, месье Лакруа, – вздохнул Д'Арталетт, откладывая в сторону зубочистку и берясь за пилочку для ногтей: убить время иначе, чем за маникюром, было невозможно. – Чем обязан?

– К вам посетитель, господин шевалье…

– Зови… – еще раз вздохнул Георгий.

«Все-таки не стоило сегодня так плотно завтракать, – подумал он, полируя ногти. – Жареная пулярка под провансальским соусом была явно лишней… И третий бокал ламбредюфо, кажется, тоже…»

Вошедший был закутан в длинный плащ до пят, а на голову поверх капюшона нахлобучил еще и широкополую шляпу с висячими полями. Если бы не малиновый звон золотых шпор, выдававший их обладателя при каждом шаге, инкогнито было бы полным. Даже обычный эскорт телохранителей его сегодня не выдавал.

– Доброе утро, ваше величество, – вздохнул Арталетов в третий раз за сегодняшнее утро, приподнимаясь и принимая более-менее вертикальное положение. – Это ничего, что я вас узнал?

– Ничего-ничего, лежите. – Король, грузно опустившись на печально крякнувший табурет и нацеживая из бутылки в пустой бокал добрые «ноль семь» вина, вкусом похожего на портвейн «три семерки», метко швырнул свободной рукой на боек одной из кирок свой первый головной убор, откинул второй и остался, можно сказать, с непокрытой головой – в небольшом лавровом венке с листиками из червонного золота. – И что же меня выдало сегодня?

– Ничего, ваше величество, – умолчал про предательские шпоры узник, решив подыграть царственному шалуну. – Просто моя интуиция…

– Ага! – торжествующе промолвил Генрих, сдвигая венок на затылок и отхлебывая одним глотком сразу половину содержимого емкого сосуда. – Все-таки грош цена правителю, который не в состоянии, оставшись неузнанным, по примеру халифа Гарун-аль-Рашида из восточных сказок, держать свою чуткую длань на пульсе народа… Что за дрянь вы пьете, шевалье? – перебил он сам себя, выплескивая в угол остатки вина и громко щелкая пальцами: – Эй, человек!..

Через пять минут стол был накрыт свежей льняной скатертью и сервирован в стиле натюрмортов «малых голландцев», причем несколько объемистых корзин с фруктами и бутылками самой благородной степени запыленности ждали своей очереди в коридоре, видимые в приоткрытую «для воздуха» дверь. Прислуживал за столом двум трапезничающим приятелям сам заместитель коменданта Бастилии почтенный месье Шатильон, ради такой чести забывший про свои застарелые подагру, геморрой и радикулит, а заодно уж и про склероз. На его месте должен был оказаться, конечно, сам комендант, но, к сожалению, тот уже полмесяца занимал одну из подвальных камер своей тюрьмы, а король пока еще не решил, кому даровать вакантное место, весьма, замечу, престижное и хлебное.

– Вот это настоящее порто, я понимаю! – нахваливал король вино, по мнению Георгия, которое он не слишком спешил обнародовать, ничем не отличающееся от только что забракованного; более того, они, похоже, были разлиты из одной и той же бочки. – Сразу видно, что вас тут, пользуясь вашей неопытностью в экологии[82], бессовестно обманывают! Придется мне, я чувствую, навести порядок!..

Зная крутой характер Генриха и его пристрастие к радикальным мерам, невинно пострадавшие от которых, к сожалению, не могли уже никому пожаловаться, кроме Святого Петра, Арталетов поспешил перевести разговор на более нейтральную тему.

– А что это у вас, сир, на голове? – с невинным видом спросил он, прихлебывая из золотого кубка, несомненно сделавшего бы честь любому из олимпийских чемпионов. – Сейчас так носят?

– Где? – испуганно зашарил король по поросшей непокорными кудрями макушке. – А-а, это…

Золотой венок действительно поражал своей филигранной работой. Если бы не солидный вес червонных веточек, листья на них вполне можно было принять за знакомые каждой российской домохозяйке, когда-либо готовившей суп, то есть лавровые.

– Челлини[83]? – с видом знатока поинтересовался Арталетов.

– Берите выше – Дюве[84]! – небрежно похвастался Генрих, подметив неподдельный интерес, с которым его визави разглядывал безделушку. – Выиграл намедни в кости у Гайка Цезаряна… Составили банчок у Вероники-Модницы, а во втором кону ему и не пофартило!..

– Возомнил, понимаешь, после ваших, шевалье, рассказов, что и впрямь римский император… – продолжал объяснять король, ловко вскрывая очередную бутылку при помощи позаимствованного из коллекции Георгия стилета. – Теперь усиленно обзаводится всеми необходимыми атрибутами. Впрочем, если вам нравится – могу подарить! Или, еще лучше, давайте метнем кости…

– Спасибо, ваше величество! – поспешно возвратил украшение Георгий. – Мне уже, сами понимаете, ни к чему…

– Ну, как знаете… – Разочарованный монарх криво нахлобучил венок на макушку. – Я ведь так, по дружбе предложил… Кстати, – сказал он после непродолжительной паузы, в течение которой бутылочное войско на столе несколько поредело, и жестом отослал престарелого «официанта», – я ведь вот по какому поводу пришел…

Георгий, подавшись вперед и упершись локтями в стол, весь обратился во внимание, что, учитывая объем выпитого, было непросто.

– Не дело, знаете ли, дворянину, – проникновенно начал король, тоже заговорщически склоняясь вперед, – быть зажаренным, словно каплун на вертеле повара-неумехи…

– А что вы можете предложить взамен? – заинтересовался Арталетов, с замиранием сердца думая про себя: «Неужели амнистия?»

– Предлагаю настоящую дворянскую смерть! Смерть от меча! Гревская площадь, опытный палач, вж-ж-жик, и готово! Вы даже почувствовать ничего не успеете…

Не обращая внимания на кислую мину собутыльника, Генрих принялся так увлеченно расписывать преимущества казни через отсечение головы перед сожжением на костре, что, казалось, он сам уже неоднократно проходил подобную процедуру, ставшую для него чем-то вроде флюорографии или гастроэндоскопии.

– … Мэтр Кабош у нас профессионал экстракласса – снимет вам голову, как бритвой, не затронув ни одного лишнего волоска. Помните, как он «побрил» этого выскочку Ла Моля, полюбовничка моей супруги? В-в-в-ж-ж-жик!..

Забывшись, король резко взмахнул рукой над столом, сбив на каменный пол половину бутылок, не преминувших весело брызнуть фонтанами искристых осколков.