Ненависть, которую я увидела в его глазах, когда он заговорил о британских купцах, удивила меня. Мне в голову не приходило ненавидеть людей, которые снабжали опиумом Брэнуэлла; в его состоянии я винила его одного. Теперь я почувствовала, как моя точка зрения меняется, точно рука Куана вращала глобус, показывая новые континенты.

— Ввоз опиума был запрещен, — продолжал Куан. — Британские суда обыскивали, груз опиума конфисковывали. Но продажные чиновники получали взятки от британских купцов и сквозь пальцы смотрели на их торговлю. Хотя опиумным судам воспретили доступ в китайские воды, они все равно приплывали, так как у нас не было сильного военного флота, чтобы справляться с ними. Китайские бандиты сплачивались в тайные общества, чтобы скрытно переправлять опиум с судов в Китай. Тем не менее на протяжении зимы тысяча восемьсот тридцать восьмого года мы казнили более двух тысяч контрабандистов.

Куан говорил, сохраняя полную неподвижность, но пылал огнем фанатика, отстаивающего свое дело. Я глядела на него, будто завороженная пророком новообращенная.

— Весной из Пекина прибыл новый императорский уполномоченный. По его распоряжению я проверял чиновников и армейских офицеров, подозреваемых в причастности к торговле опиумом. К лету я стал причиной падения свыше полутора тысяч человек. Уполномоченный приказал британским купцам сдать весь свой опиум и поклясться навсегда прекратить торговлю им. Но они отказались. Тогда уполномоченный запретил всякую торговлю и взял их под стражу в их квартале. Наконец, после многих дней, проведенных под вооруженной охраной, британцы выдали свои двадцать тысяч ящиков опиума, и мы выбросили его в океан.

Но наш триумф длился недолго. Британцы были вне себя от ярости из-за нашего обхождения с ними и своих финансовых потерь. Они потребовали репараций. Они сосредоточили в Гонконге пятьдесят военных кораблей и несколько тысяч солдат. Там были произведены первые выстрелы опиумной войны. На следующий год, в июне тысяча восемьсот сорокового, в Кантон начали прибывать английские войска.

Внезапно я увидела, как нагруженные пушками и войском боевые корабли под всеми парусами надвигаются на порт. Я узрела эту картину в более ярких деталях, чем Куан описал словами. Было это моим видением или какое-то волшебство открыло мне доступ в его память?

— Величина и сила этого флота ввергла нас в растерянность, — сказал Куан. — Когда он начал бомбардировать наши форты, мы пришли в ужас, что наши действия спровоцировали подобную отместку.

Мое сердце колотилось в испуге из-за того, что он пережил. Я слышала грохотание пушек над водой, видела охваченные пламенем башни на берегу. Сознание Куана, казалось, влилось в мое, и я ощущала его историю вживе… чего он и добивался.

— Наша армия сражалась доблестно, но тягаться с британцами не могла, — сказал Куан. — Они блокировали реку и захватили китайские торговые джонки. И, взяв штурмом соседние города на побережье, они воскресили торговлю опиумом. Они снабжали оружием китайских контрабандистов, и те с его помощью пролагали себе путь через наши посты. Настроение в царстве обратилось против тех из нас, кто с особым усердием вел борьбу против опиума. За войну винили нас. Император решил, что британцев можно умиротворить и остановить войну, если он нас покарает. В августе меня и многих других чиновников освободили от наших обязанностей и назначили на дальние посты. Моя преданность делу навлекла на меня злейшую опалу.

Я все дальше отходила от привитой мне морали. Теперь я невольно воспринимала Куана как героя, несправедливо наказанного за стремление уберечь целую страну от зол, которые сокрушали Брэнуэлла.

— Я не сразу покинул Кантон, — продолжал Куан. — Война требовала военного опыта, который я приобрел в моей предыдущей должности. Я остался до следующей весны. В течение этого времени британцы захватили наши форты и оккупировали Гонконг. Их корабли бороздили кантонскую дельту, топя военные джонки и уничтожая оборонительные укрепления, а затем предприняли атаку на набережные. Тысячи жителей бежали из Кантона. Воры грабили брошенные дома. Войска, которыми командовал я, построили на берегу батареи, установили пушки и тщетно обстреливали британцев. Британские войска высадились в мае тысяча восемьсот сорок первого и скопились перед городской стеной.

Его гипнотизирующий голос сотворил для меня видение города в гибельном хаосе. Я видела пламя, вдыхала запах дыма; я слышала вопли людей, бегущих от осаждающей их орды.

— Началась всеобщая паника, — сказал Куан. — Солдаты оставили позиции и грабили город. Вспыхивали мятежи. Правитель Кантона собрал старших чиновников. Я рекомендовал продолжать сопротивление. Я указывал, что британцы, хотя, вероятно, и возьмут Кантон, завоевать весь Китай не могут; они ослабеют прежде, чем доберутся до внутренних областей. Но остальные настаивали на переговорах о перемирии.

Куан презрительно поморщился.

— Их трусость возобладала, и мне, единственному несогласному, было приказано отправляться на мой новый пост. В этот вечер, пока британцы шумели у городской стены, а чиновники готовились принять поражение, я улаживал свои дела в городе. Мой сын Тин-нань и десять человек моей личной свиты сопровождали меня. Когда мы добрались домой поздно ночью…

Куан умолк, и я заметила, что бурные чувства берут верх над его обычным самообладанием. Я вся напряглась в ожидании, что его история приближается к кульминационному разоблачению. Встав, он сказал:

— Пойдемте со мной, мисс Бронте. Я хочу вам кое-что показать.

Он провел меня в соседнюю комнату. В ней не было никакой мебели, кроме стола, на котором в рамке стоял миниатюрный портрет, написанный в восточном стиле, изображавший миловидную китаянку и двух маленьких девочек, одетых в яркие экзотические одежды, с диковинными украшениями в волосах. Перед портретом пылали свечи. В медной вазе курились палочки благовоний. Наконец-то я определила источник особого аромата в этом доме и в бельгийском шато.

— Это моя жена, Прекрасная Нефрит, и мои дочки, Бесценная Нефрит и Безупречная Нефрит, — сказал Куан. — В ту ночь я вернулся домой и нашел их зверски убитыми.

Читатель, это были те убийства, которые я описала раньше. Я узнала о них от Куана в этот момент моей повести; его чары и мое воображение вдохнули жизнь в сухие факты. Теперь мне предстояло узнать, как убийцы привели в движение череду событий, которые обрушились на меня.

— Они лежали зарезанные и залитые кровью в разгромленной спальне, — сказал Куан нарочито бесстрастным тоном, пока мы созерцали погребальный алтарь. — В мое отсутствие слуги бросили мой дом, оставив мою жену и дочерей одних. Кто-то проник в дом и убил.

Причина, побудившая его рассказать мне о событиях своей жизни, наконец стала ясной во всей полноте. Куан хотел заручиться моим сочувствием. Отчасти я понимала, что он манипулирует мной, и все-таки я не могла не пожалеть человека, чья семья стала жертвой подобного насилия.

— На стене их кровью был начертан знак тайного общества, члены которого торговали опиумом, — сказал Куан. — Этим знаком они оповестили меня, что убийство моей семьи было их местью за мою борьбу против них.