– Так! – решительно хлопнул рукой по крышке стола Генеральный. – В КГБ сообщить немедленно, – он нажал кнопку вызова секретарши, и почти в ту же секунду в дверях показалась Вера Петелина, с блокнотом в руке. Генеральный распорядился: – Пишите, Вера Васильевна:

Секретно, срочно, Цвигуну в КГБ:

По данным следователя Прокуратуры СССР Шамраева в Чаршанге, Узбекская ССР, готовится переход государственной границы с помощью угона вертолета или самолета с местного аэродрома. Одновременно сообщаю, что по делу о наркотиках проходит начальник Главного Аптечного управления Минздрава СССР Виктор Сысоев, находящийся сейчас в Женеве, в командировке, и заместитель министра здравоохранения СССР Эдуард Балаян.

Подпись: Роман Руденко.

Он повернулся ко мне, спросил:

– Ты этих трех агентов КГБ можешь выпустить?

– Могу, – сказал я. Утром, полчаса назад Пшеничный доложил мне, что ни один из арестованных доктора не знает, и он их всех передал в руки Малениной – по подследственности.

– Допишите, Вера Васильевна, – сказал Генеральный Петелиной: – Согласно вашей просьбе, трое ваших агентов будут выпущены из-под ареста сегодня. Все. Отправьте фельдъегерем, срочно.

Петелина вышла, а он сказал мне:

– Вот так! Теперь пусть они придут к нам за информацией, а не мы к ним. Во сколько у тебя самолет на Баку?

– Очередной рейс в 12.40, - сказал я и взглянул на часы.

Было уже 10.07, а еще надо было успеть оформить командировку, получить деньги на дорогу, дать инструктаж Светлову и Пшеничному.

– Хорошо. Не теряй времени Только уж найди этого Белкина к понедельнику, я тебя очень прошу. Иначе нам с тобой обоим из ЦК вломят, а мне еще и от внучатой племянницы влетит. Ты понял?

– Понял, Роман Андреевич.

– А теперь скажи, пожалуйста: у тебя не было впечатления, что эта авария произошла не случайно?

– То есть? – изумился я.

– Ну-у, я не знаю… Как мне доложили, ты отменил розыск Долго-Сабурова в полдень, в 12.30, а вечером, в шесть, гаишный постовой об этом еще не знал. Тебе это не кажется странным?

– Но кому это нужно, Ромен Андреевич?! – мне стало не по себе от такого поворота дела.

– Я же тебе говорил, кому: Щелокову, например. Да и Андропову. Им нужно завалить эту операцию. Конечно, нельзя было вычислить заранее, что произойдет авария, но вот так, на мелочи подловить и подставить ножку… Ноздряков же не пишет, что ГАИ получило распоряжение об отмене розыска Долго-Сабурова. Я тебя еще раз прошу: будь осторожен. Тут нужна ваша еврейская хитрость. Кто-нибудь знает, что ты собрался в Баку?

– Светлов и еще двое из «Комсомольской правды».

– Вот этим и ограничься. Ступай. И вот еще что. Я думаю, что тебе не стоит сейчас оформлять бакинскую командировку через нашу бухгалтерию. На всякий случай, знаешь. Мало ли болтунов! Приедешь – отчитаешься. А командировочное удостоверение занеси мне, я сам подпишу. Хорошо? – он посмотрел мне в глаза, и эти глаза говорили мне больше, чем слова. Генеральный Прокурор СССР знает, что у него в аппарате сидят стукачи КГБ и высчитывают, как бы ему сделать что-либо без их ведома! В тихом, бывше-сталинском кабинете сидит человек, переживший царствование Сталина, Маленкова и Хрущева, и тратит все свое время, мозг и здоровье, чтобы разгадать, раскусить и предупредить козни и интриги своих соперников и врагов…

– А на какие же мне деньги лететь, Роман Андреевич?

– Ну, займи у кого-нибудь. Я бы тебе сам занял, но у меня нет при себе. Все у жены, на книжке…

Конечно, зачем Генеральному прокурору, маршалу, члену ЦК носить при себе деньги. Я даже не уверен, что он знает как они выглядят.

Не ожидая лифта, я спешно поднялся к себе в кабинет. В коридорах прокуратуры и следственной части следователи-важняки, прокуроры и секретарши провожали меня взглядами: кто – молчаливо, как покойника, кто – с любопытством, а кто – с плохо скрываемым торжеством. Безусловно, все слышали вчера «Голос Америки» и уже знали о письмах Цвигуна и Гришина, и были уверены, что мои дни в прокуратуре сочтены.

Да и я еще не нашел Белкина, чтобы быть уверенным в обратном.

Бакланов высунулся из своего кабинета и вопросительно заглянул мне в глаза:

– Жив?

– Пока жив, – буркнул я. – Две сотни сможешь занять?

И спешно открыл свой кабинет – там трезвонил-заливался телефон. Я снял трубку. – Алло!

– Господин Шамраев? – услышал я веселый, с нерусским акцентом голос.

– Вас беспокоит корреспондент газеты «Нью-Йорк Таймс». Я хочу взять у вас интервью в связи с вашей вчерашней операцией. Мы могли бы пообедать в каком-нибудь ресторане?

Не отвечая, я положил трубку и ушел занимать у Бакланова деньги на поездку в Баку.

Директор Бакинского городского Дворца пионеров Чингиз Адигезалов долго изучал мое удостоверение Прокуратуры СССР и командировочное удостоверение. Было ясно, что он не столько читает и перечитывает эти документы, сколько размышляет, как ему вести себя со мной. Я свалился ему, как снег на голову, среди этого жаркого бакинского июня. За окном кабинета солнце еще распекало вечереющий город, густо пахли олеандры в соседнем сквере и за домами – близко зеленело море, а в кабинете Адигезалова был накрыт стол (шашлык, виноград, вино и коньяки) для чествования руководителей ЦК ЛКСМ Азербайджана, Грузии и Армении. Сейчас, в эти минуты, в актовом зале Дворца пионеров они проводили открытие Декады дружбы пионеров Закавказья.

И тут, в самый неподходящий момент, – московский следователь по особо важным делам.

– Дарагой, до панедельника не можешь падаждать?

– Нет, – сказал я. – Не могу.

– Панимаешь, мой завхоз ушла уже, домой…

– Придется ее вызвать. По телефону или послать машину. Я по заданию ЦК партии.

– Я вижу, что па заданию… – в моем командировочном удостоверении, подписанном самим Руденко, значилось, что

«Следователь по особо важным делам при Генеральном Прокуроре СССР тов. Шамраев Игорь Иосифович командируется в Азербайджанскую ССР для выполнения Правительственного задания особой важности, в связи с чем все партийные, советские и другие административные органы должны оказывать ему всяческое содействие и помощь».

– Ладно, – вздохнул Адигезалов, решив, видимо, что от меня лучше избавиться сразу. – Пашли, дарагой, я сам ее кабинет открою. Может быть, найду.

Мы вышли из его кабинета, по старинной мраморной лестнице (Дворец пионеров был когда-то дворцом нефтепромышленника Нобиля) спустились вниз, на первый этаж, в какую-то крошечную каптерку. Из Актового зала доносилась громкая барабанная дробь и звонкие, усиленные микрофонами детские голоса.