– Дорогие Оля и Женя, - сказал он. - Я знаю, срочный вызов в часть - это, возможно, хитрая уловка НКВД, и в поезде меня арестуют…

– За что?! - в ужасе вскричали дочери.

– Для этого я должен рассказать вам правду. Я не сын водопроводчика, как вы думали. Я в прошлом белый офицер, корниловец, участник Ледяного похода, командовал конными разведчиками лейб-гвардии Волынского полка. Я честно сражался под трехцветным стягом за то, чтобы вся власть в России перешла к Учредительному собранию. Но мы проиграли. В Крыму я чудом вырвался из кровавых лап садистки Розалии Землячки и мадьярского выродка Белы Куна, а потом большевики предложили нам, уцелевшим офицерам, перейти к ним на службу и стать военспецами. Только что родилась ты, Оля, надо было кормить семью, и я согласился. Служить мне пришлось сначала под началом Троцкого, а потом Тухачевского. Оба, конечно, те еще мерзавцы, но выбирать не приходилось. Когда раскрыли заговор маршалов против Сталина, я воевал в Испании. Это меня и спасло, хотя я был в списках заговорщиков. Но теперь пришла моя очередь… Коба ничего не забывает и никого не прощает. Не волнуйтесь, живым я не дамся! Вы, мои девочки, не станете ЧСВН - членами семьи врага народа.

– Папа, но почему ты встал на путь борьбы с Советской властью? - сквозь слезы удивилась старшая, Оля. - Ведь все у нас было так славно! Мы ни в чем не нуждались. Мы пели хорошие песни, учились, боролись…

– Поймите, доченьки! За глянцевой вывеской страны, где так вольно дышит человек, на самом деле скрывается преисподняя, где вместо сатаны правит бал усатый кремлевский горец с широкой грудью осетина! Он уже перемолол в ГУЛАГе жерновами пролетарской диктатуры несколько миллионов ни в чем не повинных людей…»

– 100 миллионов! - поправила сэросиха красным карандашом.

– 100 миллионов никак невозможно! - робко возразил Кокотов.

– Почему?

– Ну как же! Перед революцией население Российской империи было 150 миллионов. Польша, Финляндия, Прибалтика отделились. Это миллионов двадцать. Столько же исчезли в результате гражданской войны, голода, эпидемий, эмиграции. Потом двадцать миллионов погибли в Великой Отечественной войне…

– Тридцать! - поправила грант-дама таким тоном, словно речь шла об овцах.

– Хорошо - пусть тридцать. Тридцать, двадцать и двадцать - получается семьдесят. Если к ним прибавить еще ваши сто миллионов и вычесть все это из 150 миллионов, то получается: минус 20 миллионов. Даже если учесть высокую рождаемость тех лет, у нас в лучшем случае выйдет «ноль»!

– Ноль чего? - удивилась она.

– Населения. Никого. Пустая земля.

– Минуточку. Андрей Львович! Вы собираетесь писать художественное сочинение или статистическое? - подозрительно спросила грант-дама.

– Разумеется, художественное!

– Тогда посидите здесь!

Она встала и, по-балетному выворачивая мыски, скрылась за большой полированной дверью, рядом с которой была прикреплена золотая табличка:

Борис Леонидович Альбинин (Альбатросов),

Председатель Российского отделения «Фонда Сэроса».

Альбатросов, кстати, был видным писателем, обласканным советской властью. Его шеститомное собрание сочинений пылилось во всех книжных магазинах, а пятикомнатная квартира на Неглинной поражала своими размерами даже заезжих прогрессивных западных литераторов. И вот к какому-то славному юбилею ему за неутомимую литературную и общественную деятельность полагался орден Ленина. И все уже было решено, как вдруг его сынок, редкий дебил и студент Института международных отношений, попался на спекуляции валютой. От тюрьмы отец его, разумеется, избавил, сбегав на поклон в ЦК и напомнив о том, как по просьбе руководящих товарищей бодал Солженицына. Альбатросова пожалели (у самих росли те еще обалдуи), но решили все-таки немножко прижучить за существенные недостатки в деле воспитания подрастающего поколения. В последний момент орден Ленина ему заменили на Трудовое Красное Знамя, каковое у него уже имелось в количестве двух штук. И все бы ничего, но его одногодок, тоже писатель и, можно сказать, литературный супостат, из рук Брежнева в те дни получил именно орден Ленина. Такого унижения Альбатросов не стерпел:

– Позор! В какой стране мы живем? - кричал он жене, плотно притворив дверь спальни и выдернув из розетки телефон. - Даже изверг Сталин говорил: «Сын за отца не отвечает!» А они? Ну, как жить в этой стране? Ненавижу!

Ночью ему приснились две аптеки в Харькове, отобранные в 1925-м году, несмотря на то, что его отец, провизор, снабжал большевиков кое-какими химикалиями (не бесплатно, конечно!) для изготовления метательных снарядов. На следующий день Альбатросов, всегда сочинявший свои книги с утра пораньше, встал с постели небывало поздно, зато убежденным антикоммунистом, о чем благоразумно помалкивал до девяносто первого года. Узнав о крахе ГКЧП и победе демократии, он собрал пресс-конференцию и на глазах потрясенных западных журналистов сжег свой партбилет. Эта картинка обошла все мировые агентства, а «Вашингтон пост» напечатала статью под названием «Альбатрос новой русской революции». И нет ничего удивительного, что знаменитый финансист Сэрос позвонил ему через месяц и предложил возглавить российское отделение своего фонда, назвав при этом такой оклад жалованья, что писателю пришлось вызывать «неотложку»…

Грант-дама вышла из-за глянцевой двери и направилась к Кокотову походкой Одетты, измученной артрозом.

– Вот, Андрей Львович, еле спасла ваш проект!

– Да что вы? Спасибо… Не знаю даже, как вас…

– Потом, потом, - потупилась сэросиха. - Слава богу, Борису Леонидовичу очень понравился ваш замысел. А то ведь могло случиться самое худшее. Вот все, что я смогла для вас сделать…

Она положила перед Кокотовым синопсис, где цифра 100 миллионов была исправлена на 36,6 миллионов, а на полях, как это делается в бухгалтерских документах, появилась надпись «Исправленному верить» и летучая подпись Альбатросова, действительно напоминающая птицу, реющую над волнами.

…Получив солидный аванс, равнявшийся годовой учительской зарплате, Кокотов немедленно сел за работу, ибо завязку-то он придумал, но о том, чем закончится вся эта история с Тимуром и его командой, собравшимися убить Сталина, понятия не имел.

…Итак, полковник Александров укатил на своем бронепоезде, оставив дома потрясенных дочерей Олю и Женю. Но недолго довелось ему слушать мерный колесный перестук: в ста километрах от Москвы «литерный» задержали и отогнали в тупик. Выглянув в окно, бывший корниловец увидел у насыпи черную арестантскую «марусю» и угрюмых кожаных людей вокруг автомобиля. «Да здравствует Учредительное собрание!» - громко крикнул он перед тем, как застрелиться из именного браунинга, полученного из рук маршала Тухачевского за успешное подавление Тамбовского крестьянского восстания. Чтобы не поднимать лишнего шума, самоубийство героя Испании объявили результатом неосторожного обращения с оружием и похоронили полковника со всеми полагающимися воинскими почестями.