Не надо вздевать руки к небу, разыгрывая благородное возмущение «ханжеством» Лондона и Вашингтона летом и осенью 1941 года. Правительства Англии и США обязаны были просчитывать от «а» до «я» и прогнозировать развитие также на случай военного поражения СССР.

Вернуться к планам 1918–1919 годов? Соблазнительно. И столь же сомнительно, чтобы рейх по доброй воле захотел делиться своей добычей.

Как будет выглядеть финальный «компромисс» с Германией, оседлавшей континентальную Европу, покажет время. Пока суд да дело, нелишне подыскать персонажей на замену Сталину и его режиму, исходя из принципа правопреемственности с тем, что имелось в России до ноября 1917 года, и надежности на вкус демократий их будущих партнеров. Первым кандидатом в верховные правители послесталинской России шел Александр Керенский – глава последнего, Временного правительства, свергнутого большевиками и эсерами. Керенский, насколько было известно Москве, не чурался обсуждения такой возможности, хотя делал попутно различные оговорки.

С участием «уважаемых российских граждан» примерялись макеты призывов к населению, рескриптов и декретов. Пробудился спрос на «специалистов», прошедших закалку сибирским климатом в войсках США, что интервентировали на потребу белым, и не слишком жаловавших красных. Внимательным образом проверялось, кто в СССР из «бывших» уцелел и к кому при необходимости могут быть выстроены родственные и прочие подходы. Брались на учет собственники, пострадавшие от национализаций и конфискаций периода Гражданской войны и демонтажа Сталиным новой экономической политики. В общем, занятие хлопотное и к тому же обоюдоострое. Любая утечка сведений была чревата неприятностями.

Антибольшевизм Гитлера и антибольшевизм демократий – что сильнее: силы отталкивания или притяжения? Антисемитизм нацистов мешал. Но какие-то тропки не заросли наглухо? Гитлер посматривал на Мадагаскар как замену будущему Освенциму, англичане не сразу решились, что лучше – Палестина или Кения. Близость не просто географическая.

Не исключено, что с исчезновением Советского Союза покров секретности и тут начнет, подобно леднику, отступать, обнажатся специальные каналы и контакты, связи политического уровня: Белый дом – Даунинг-стрит, 10, госдепартамент – Форин офис. Если в России изучается вопрос о реабилитации лидеров белогвардейского движения 1918–1922 годов, то нет резонов продолжать таить, что думали и делали в этом плане США и Англия в 1941–1942 годах.

До сих пор, наверное, сдерживали форма и тональность «теневой политики» демократий, способные дать обильный материал для дискуссий, что поколеблют и даже подточат стандартные версии полуофициальной историографии. Репутацию официальных лиц и правительств на Западе мало украсит, если подтвердится, что до сентября-октября 1941 года Вашингтон и Лондон больше занимали не организация помощи СССР, а раздумья, по какому разряду справить его отпевание. В определенном смысле официальная и теневая политика походили на несовместимые во времени и пространстве линии, значение чего не нуждается в особых комментариях.

Короче, Сталин имел достаточно резонов принять формулы «Советская Россия» и «русские», дезидеологизировать до предела отношения между СССР и западными державами. Ему было не до упреков, поджимали другие заботы. Ради дела поступались формальным протоколом. И как оказалось, навязанная советской стороне «хитрость» не пошла ей во вред.

Понятно, и до 22 июня в США действовали политики, которые трезво оценивали причины, побудившие советское руководство поставить подпись под пактом о ненападении 1939 года, осуществлять по примеру западных держав меры для укрепления своих рубежей, извлечь экономические плюсы из сотрудничества с Германией. С началом же развязанного нацистами «русского похода» и на многих других снизошло озарение: оказывается, СССР никогда «серьезно не угрожал» интересам и укладу жизни в Соединенных Штатах, вопреки стараниям реакционеров доказать обратное и трескотне правой прессы, кричавшей на всех перекрестках «Караул!».

В меморандуме, написанном для Г. Гопкинса (июль 1941 года), Дж. Дэвис (бывший посол США в Москве) подчеркивал, насколько «важно» убедить Сталина, что «он не таскает каштаны из огня для союзников, которые… будут такими же врагами в случае их победы. Извлекши урок из своих прежних ошибок, Черчилль и Иден, по-видимому, поняли это и обещали России поддержку „всеми силами“. Я не забываю о том, что в нашей стране есть значительные группы людей, ненавидящих Советы до такой степени, что они желают победы Гитлера над Россией… Попыткам Гитлера (вынудить Москву на сепаратный мир) может быть дан хороший отпор, если Сталин получит какие-то заверения в том, что, невзирая на идеологические разногласия, наше правительство бескорыстно и без предубеждения желает помочь ему разгромить Гитлера… Следовало бы сообщить непосредственно Сталину, что наша историческая политика дружелюбия к России не предана забвению»[406].

«В это время, – отмечает американский исследователь Шервуд, – Рузвельт верил в политику „поспешать медленно“. Черчилль сказал свое слово, и не могло быть сомнения, что Рузвельт поддерживает его»[407]. Сомнения оставались. И все-таки мы недооценили бы президента, если бы обрекли его в нашем повествовании на инертность. Рузвельт действовал.

11 июля 1941 года решением главы администрации ответственность за осуществление поставок в СССР была возложена на подразделение администрации, ведавшее ленд-лизом. Первые поставки оформлялись по каналам ленд-лиза, хотя и не на его условиях оплаты. Такая технология приучения общественного мнения и конгресса к возможности включения Советского Союза в число пользователей «арсеналом демократии» являлась, видимо, наилучшей. 7 ноября 1941 года Рузвельт президентской директивой объявил Стеттиниусу решение считать оборону СССР жизненно важной для обороны Соединенных Штатов и распространить на советскую сторону положения закона о ленд-лизе[408]. Рузвельт не мелочился при рассмотрении советских заявок на поставки американских материалов и оружия и обязывал подчиненных добросовестно выполнять (в конце 1941 – первой половине 1942 года) данные Москве обещания.

Тем сдержаннее и скупее, однако, держал себя глава администрации в делах политических. Он уклонялся от согласования стратегических целей и проектов послевоенного устройства с англичанами. У него начисто отсутствовало желание обсуждать подобные темы с Москвой. Президент недоверчиво отнесся к советско-английским контактам, в ходе которых по нашей инициативе рассматривалось соглашение о совместных действиях в войне против Германии (подписано 12 июля 1941 года). США потребовали от англичан заверения, что договоренность с СССР не будет содержать никаких секретных положений, неизвестных Вашингтону, а сам документ не примет форму договора[409].

Нет сведений о реакции президента на оценку, данную соглашению Черчиллем в палате общин 15 июля: «Оно является, безусловно, союзом, и русский народ теперь наш союзник»[410]. В чем-то такое толкование опережало эволюцию Рузвельта. Отправляя 13 июля Г. Гопкинса на встречу с британским премьером, он дал своему посланцу инструкцию: «Экономические или территориальные сделки – НЕТ… Никаких переговоров о войне»[411]. Представители администрации отметали любые намеки, делавшиеся по временам с британской стороны, на желательность в интересах военного сотрудничества признания западных границ СССР по состоянию на 22 июня 1941 года. Американцы будут долго держаться тут жесткой линии с целью нажима на Советский Союз в интересовавших Вашингтон областях.