– Да, – кивнул Николай, бросавший в море гальку. В ладони у него лежала еще горстка камней. – Я все эти годы учился в королевских академиях, был офицером, сражался сначала на фронте с немцами, потом – с красными, а что делаю сейчас? Работаю в такси.

Владимир, решив, что это может обидеть Шуру, прибавил:

– Но работа чистая, мы не жалуемся.

За то короткое время, что она провела в компании братьев, Шура поняла, что Николай стал пить гораздо больше, чем раньше. Даже сейчас он сидел, опустошая бокал за бокалом, и с каждым глотком становясь все грустнее. Молодая женщина знала, насколько изнурительной была такая работа для ее здоровых и красивых братьев, однако очевидно, что их души страдали от происходившего гораздо сильнее, чем тела.

– Ничего, дорогой, – сказала Шура. – Главное, что мы живы и здоровы. Слава богу, у нас есть работа, а значит, есть желания и мечты.

– Не знаю, как у тебя, Шурочка, – отозвался Николай, – а у меня мечтаний больше не осталось.

– К чему этот пессимизм? – вмешалась Татьяна. – Да к тому же в такой прекрасный день, когда мы все собрались вместе.

– Не обращайте внимания… Я просто так сказал.

Владимир хотел что-то сказать брату, но жена жестом попросила его замолчать, и он ей подчинился.

– Кто-нибудь еще хочет бутерброд с ветчиной? – как можно веселее спросила Маргарита. Ее вопрос избавил их от неловкого молчания. Все, кроме Николая, взяли по бутерброду.

Николай же встал и подошел к воде. Ноги его были босы. Он остановился, дойдя до слоистой белой пены, лежавшей на гальке. Подвернутые штанины его льняных брюк намокали под натиском волн, а он все продолжал небрежно бросать камни в воду. Волны поглощали гальку, и она тонула в синем море, как тонули мысли в голове Николая. Шура не знала, за кого ей переживать больше: за брата, одиноко стоявшего к ним спиной, или за его встревоженную супругу. Татьяна поставила свой бокал с вином на покрывало и подошла к мужу. Николай прижал ее к груди и обнял, положив свой подбородок ей на голову. Они стояли молча, словно ждали, что из моря вот-вот выйдет кто-то знакомый. Шура почувствовала, как на ее глаза наворачиваются слезы. Маргарита выглядела не лучше. Владимир тихо пил из бокала. Молодые женщины вторили ему. Холодное белое вино оставляло на их губах привкус горечи. Когда Шура смотрела на пену, скопившуюся у берега, то думала о том, что на самом деле море никого не сближает, а только разделяет. Многое забрало оно у нее… Оно либо отталкивало от нее близких, отдаляло их, или забирало вовсе. А встречи если и были, то длились недолго и вскоре обрывались. Интересно, что случится, если она решит покинуть эти берега? Кого ей придется оставить?.. Вода небрежно целовала гравий и так же легко отступала, и что-то подсказывало Шуре, что ей и вправду однажды придется покинуть и эту страну. Она помнила море, плескавшееся у крымских берегов, помнила голубые воды Босфора, а теперь стояла здесь, у бесконечной лазури Средиземного. Каждое новое море в ее жизни было больше предыдущего. Кто знает, быть может, впереди ее ждет океан?

Теплое солнце Ниццы, медленно алея, склонялось к закату. Шуре пора было возвращаться в Париж. Когда братья отвезли ее на вокзал и попрощались, она почувствовала, как просыпается от недолгого, но богатого на события сна.

Она сказала им, что будет очень скучать. Когда они обнимались на прощание, всем казалось, что они могут больше не встретиться, – подобная мысль отложилась в их сознании еще давно, когда им и вправду приходилось прощаться как в последний раз. Тем не менее каждый из них старался скрасить последние минуты пребывания Шуры в Ницце. Расставаясь, они думали о скорейшем воссоединении семьи. Шура долго махала родным на прощание, пока наконец очертания вокзала скрылись из виду. Ночью, в дороге, она перебирала в памяти недавнюю встречу, голоса и лица братьев, грустные глаза Татьяны и тревожную любовь, с которой Маргарита смотрела на мужа.

Несмотря на то что Шуре посчастливилось провести с братьями больше суток, она чувствовала, что между ними осталось много недосказанного.

Так она и провела ночь в поезде – в полусне, в мыслях о прошлом – своем и своей семьи. Утром на Лионском вокзале она все высматривала в толпе Гайто Газданова. Но кто знает, где он был в тот момент? Насколько же гордыми были беглые переселенцы! Вместо того чтобы попросить о помощи, молодой человек предпочел жить в нужде и одиночестве. Шура поставила себя на его место и поблагодарила судьбу за то, что ей не пришлось делать подобный выбор.

Войдя в свою квартиру, Шура сразу же распахнула балконную дверь и впустила в помещение весеннее солнце и мягкий бриз. Настал еще один прекрасный день в Париже. В такие моменты сам город походил на гостеприимную парижанку. И только Шура успела поставить на плиту кофе и отнести в спальню чемодан, как солнце исчезло. Небо потемнело, усилился ветер, и последний день апреля внезапно обратился в ночь. Белые балконы и светлые стены зданий напротив сразу посерели. Дождь сначала коснулся оконных стекол несколькими ленивыми каплями, а затем мгновенно превратился в ливень, заливавший все вокруг. Шура в спешке захлопнула дверь балкона и начала наблюдать за знаменитым парижским ливнем. Сверкнула молния, а за ней раскатисто ударил гром. Непогода бушевала, поглощая краски и весеннее настроение. Шура почувствовала, как скучает по мягкому солнцу и приятному теплу, согревавшим ее кожу на побережье. Парижу было далеко до спокойного очарования Лазурного Берега, однако этот город обладал своей особой, присущей только ему прелестью. И даже в этот хмурый недовольный день Париж оставался собой.

Тем временем гигантское черное облако, рухнувшее из ниоткуда на шпиль Эйфелевой башни, медленно отплывало в сторону, вновь уступая дорогу нежному теплому солнцу. Шура села на стоявший перед балконом диван и принялась наблюдать за тем, как тьма сражается со светом, а буря – с затишьем. Спустя