Оказывается, даже в творческом брожении по неведомым и незримым мирам доцент Индрин уловил периферийным зрением Зоенькину наготу и сохранил это бодрое воспоминание в сундуке памяти. Сохранил на будущие времена для личного пользования.

Зоенька впервые находилась в непосредственной близости от обычного человека, не наделенного Наговой сущностью. Не каждая змейка в Раджасе могла похвастать таким удивительным приключением. Зоенька сияла ярче обычного. Она не присела ни на минуту – порхала за спинами мужчин, подливала вино, подрезала овощи, сыры да колбасы из холодильника, приносила-убирала тарелки и столовые приборы. Комплимент Индрина пробудил в змейке самые светлые начала. В благодарность Зоенька уронила вилку, позволила доценту заглянуть за ворот голубой рубашки и в течение минуты наблюдать колебания розовых сосков. Разобравшись с вилкой, Зоенька выпрямилась и лучезарно улыбнулась Глебу Сигурдовичу.

– Когда говорят мужчины, – скромно призналась девушка, – меня одолевают приступы жесточайшей акаталепсии. Я воздерживаюсь от всякого утверждения. Увольте – в разговорах по вопросам мироздания я участия принять не смогу.

Несколько секунд доцент Индрин молча ловил воздух, потом выдохнул и воскликнул:

– Что за женщина! Чудо, а не женщина! Клад! Где те места благословенные, что дарят нам таких фей?

– Глубоко, – ответил Нестор за свою подручную, – очень глубоко. Но поверьте, Глеб Сигурдович, не нужны Вам эти глубины. С Вашими-то способностями к обобщению обширных массивов информации, с талантом нестандартных умозаключений, с умением видеть суть, делать неординарные и при этом верные выводы… Нам с нашими глубинами в скором времени будет не дотянуться до Ваших высот.

Доцент Индрин комплимент принял благосклонно. С этого момента он практически не спускал томящегося взора с собственной голубой рубашки на манящем женском теле.

– Демографы, – говорил Индрин, – называют нас «Поколение Х», «Поколение 13». Совершенно невозможное сочетание вечного недовольства – этакая перманентная революция в душе – и радикального политического равнодушия. Нам все не нравится и при этом нам все равно. Вдобавок полный крах академического образования после развала страны обусловил интеллектуальный «провал сорокалетних». Мы сами не понимаем, что нам не нравится и почему нам все равно.

– Ну, мы-то чуть моложе, – улыбнулся Нестор.

– Ненадолго, Нестор Иванович, – совершенно серьезно ответил Глеб Сигурдович, – это ненадолго. Плюс пять, минус пять – не имеет значения. Что там каких-то пять лет, когда нас ждут века средневековья? Тем более страшные, что в науке, искусстве этот культурный провал будет выглядеть безудержным ростом.

– Так уже было в Средние века, – согласился Нестор. – Мрак религиозных догматов скрыл альтернативные пути, но обусловил развитие тематического искусства и схоластической философии. А крестовые походы неоднократно переносили границы между Западом и Востоком, что привело к замысловатым культурным переплетениям.

– Именно! – заявил Индирин. – Только мрак теперь наползает не религиозный – это частность, – а экономический, потребительский. Искусство уже давно с радостью откликнулось на новый призыв. Знаете же выражение «пухнуть от голода»? Вот мы и будем, мы уже начали пухнуть только не от голода физического, а от голода духовного. Нас будут потчевать тоннами информации, как селезня-муларда для фуа-гра, через насильственно вставленные в мозг лейки. Наш разум будет обрастать жиром, бесполезным, многокалорийным жиром бестолковой информации. И наиболее ценными членами общества будут признаны именно они – больные циррозом мозга, признаны за свои ни с чем несравнимые, качественно иные «вкусовые» качества своего главного мускула.

– Провал в искусстве и науке? Вот не думал что Вы, ученый на острие прогресса, страдаете приступами ретроградства, – рассмеялся Нестор.

– Не страдаю я, – возразил Индрин. – И наука науке рознь. Я занимаюсь филологией, я люблю слово, я изучаю культуру народов через слово. Без машинного масла, без вивисекций, без адронных коллайдеров, без обогащенного урана. Но даже эту науку, самую гуманную из всех наук, сумели приспособить приносить человеку не пользу, но вред. Я уже не говорю об искусстве, об этой величайшей проститутке. Методами искусства, силой искусства можно доказать все, что угодно. Благо художников, писателей, режиссеров и прочих творцов, которые только и ищут, кому и как продать плоды своего творчества, во все времена было с избытком.

– Думаю, Вы утрируете, Глеб Сигурдович, чрезмерно сгущаете краски. – Нестор говорил рассеянно, его больше интересовала не тема разговора, а Зоенька, пританцовывающая с чайником у плиты. – Есть же истинные, боговдохновенные творцы, настоящие миссионеры от искусства.

– Ваши миссионеры не Богом посланы, не музами вдохновлены, а призваны и пущены в мир проповедниками колониальной политики, агентами, исполнителями заказа, пусть они сами об этом догадываются не всегда, – категорично заявил Индрин.

– Чьего заказа? Кем призваны и пущены? – решил уточнить Нестор.

– Да кто ж его знает? – в голосе доцента прозвучала искренняя досада. – Не мной. И не Вами. И не Вашей прекрасной лаборанткой. Творческий продукт – это грузовой вагон, наполненный некой идеей. Иначе никак. Безыдейное искусство не возможно в принципе. Автор вкладывает в собственное детище самого себя, при том, что сам автор – продукт социальной инженерии, заряженный господствующей идеей. Автор – грузчик, наполняющий вагоны товаром. А вот каким товаром наполнять вагоны, не грузчику решать. В этом мире нет другой работающей идеи, кроме экономических интересов. Не мне, филологу, рассказывать Вам, Нестор Иванович, о бенефициарах, что реализуют свои интересы, – они платят деньги, и о тех, кто служит бенефициарам, выполняет их волю и полностью зависит от них, – эти получают деньги. Сильные и слабые. Все революции делают сильные руками слабых, делают исключительно с целью блюсти свои экономические интересы за счет интересов слабых. Например, есть Штаты – сосредоточие всех денег мира. Вся Европа вынуждена лизать им попу. От бывшего Союза откалывают куски. Но их не пускают даже к попе Штатов. Их пускают к попе Европы. Вот такая групповуха получается: Европа лижет Штатам, мы – Европе. Но даже не лижем пока, а только просимся – дайте нам, пожалуйста! А Европа попу показывает, но лизнуть не дает. Говорит: Вы сначала х** по***ите, а я вам за это лизнуть дам. В общем, сплошное доминирование и психологическое подчинение – чистый сеанс садо-мазо…

Индрин оборвал речь резко и тут же засмущался: и Нестор, и Зоенька смотрели на него с открытыми ртами. Слушатели были поражены экстатическим состоянием лектора, его крайне своеобразными метафорами и сравнениями, реализованными через довольно неожиданное словоупотребление. Наступившую тишину нарушило вино, острым плеском наполнившее бокалы. Зоенька поставила пустую бутылку на пол, около кухонной мойки, и, наконец, присела, впервые с того момента, как переступила порог дома.

Нестор тут же заметил, что девушка присела отнюдь не отдохнуть, а лишь для того, чтобы отвлечь и успокоить взбудораженного вином и беседой доцента Индрина. Глеб Сигурдович вновь не мог оторвать взгляд от своей небесно-голубой рубашки, только теперь его внимание было приковано не к верхним, а к нижним расстегнутым пуговицам. Эх, не спасут сегодня Индрина ни компаративистика, ни историческая грамматика, ни семантические поля – слишком много впечатлений. Нестору было неловко – его спутница явно довела доцента до крайней степени мобилизации всех жизненных ресурсов организма. Ситуация, без сомнений, стрессовая. Придется попросить Зоеньку задержаться в гостях – снять напряжение и вернуть Глеба Сигурдовича в рабочее состояние. Нестор приподнял бровь и слегка подмигнул девушке. Зоенька чуть пожала плечами и незаметно кивнула. Глаза ее вопрошали: «Прямо сейчас?». Нестор так же незаметно и беззвучно сказал: «Потом». Этот молниеносный диалог прошел мимо временного хозяина дома – Глеб Сигурдович был поглощен созерцанием. Видимо, подобная медитация подействовала на лектора успокаивающе: он продолжил тоном ровным и сухим, скорее для протокола, чем из стремления донести некие новые мысли до слушателей. Нестору даже показалось, что Индрин цитирует, а не живо импровизирует, как он делал несколько секунд ранее.