– О’кей, будем основываться на этом предположении. Возможно, оно все еще в России. А может быть, вывезено или продано тайком от властей. Шансы на то, что оно у того человека, с кем имел дело Оливер, почти несущественны. Трудно поверить, что у одного человека могут быть два яйца Фаберже, и он договорился о покупке обоих. Больше и больше?

Она откусила кусочек ягоды.

– Это потенциально устраняет Россию и одного человека в Нью-Йорке. Прогресс.

– Подождем Киринова.

– Подождем. Ненавижу ждать.

Она оперлась подбородком о ладонь.

– Жаль, что я не знаю русский.

– Мне тоже жаль.

– Я понимаю французский. Немного. Очень немного. Я учила французский в средней школе. Потому что мечтала, как перееду в Париж и буду жить в уютной маленькой квартирке.

Он понял, что мог видеть ее там. Видеть повсюду.

– Что ты собиралась делать в Париже?

– Учиться носить шарфы миллионом различных способов, купить настоящий багет и написать блестящий трагический роман. Я передумала, когда поняла, что всего лишь хотела увидеть Париж, и к чему писать блестящий трагический роман, когда не хочу читать такие.

– Сколько тебе было лет, когда ты поняла все это?

– Второй курс колледжа. Когда сухарь и узколобый сноб, преподававшая английскую литературу, заставила нас читать один блестящий трагический роман за другим. Вообще я не представляю, что в них было блестящего. Однажды послала короткий рассказ в «Удивительные истории» – что-то вроде предтечи, из чего потом и вырос мой книжный сериал, который пишу сейчас. Я была безумно взволнована своим успехом.

– Сколько тебе было? Девятнадцать или двадцать?

Он обязательно найдет рассказ и прочитает. Заглянет в ее молодость и, может, поймет, какой она была тогда.

– Есть отчего быть безумно взволнованной.

– Точно. Даже отец меня похвалил.

– Даже?

– Я не должна была так говорить.

Она пожала плечами и зачерпнула ложкой разбухшие в молоке хлопья.

– По его мнению, писать художественную прозу – прекрасное хобби. Но он предполагал, что я угомонюсь и стану преподавателем колледжа. Так или иначе, слух дошел до профессора, которая объявила о событии классу и добавила, что это плохо написанное популярное дерьмо и всякий, кто пишет или читает популярное дерьмо, тратит зря время в ее классе и колледже.

– Какая сука, и завистливая к тому же.

– Сука, несомненно. Но она верила в то, что говорила. Все, что написано за последние сто лет, для нее было дерьмом. Я приняла близко к сердцу все ею сказанное. Вышла из класса. Ушла из колледжа. К огромному огорчению родителей. Поэтому…

Она попыталась пожать плечами, он обнял ее.

– Ты показала им всем.

– Насчет этого я не знаю. Как ты…

– Нет, не спрашивай, как я провел студенческие годы. Что ты делала, когда бросила колледж?

– Брала курсы по основам сочинения беллетристики и стала вести блог. Поскольку отец стал твердить, что армия обязательно даст мне направление в жизни и научит дисциплине, я начала работать официанткой, чтобы не чувствовать себя виноватой за то, что беру у него деньги, не собираясь следовать его советам. Сейчас он мной гордится. И считает, что я пишу блестящие, хоть и не совсем трагические романы. Но он рад тому, что я делаю. В основном.

Он пока что выбросил из головы ее отца. Потому что все знал об отцах, недовольных направлением, какое принимали карьеры детей.

– Я купил твою книгу.

– Не может быть!

Она с восторгом уставилась на него.

– Правда?

– И прочитал. Забавно и умно и невероятно образно. Ты умеешь написать картину словами.

– Огромный комплимент от того, кто пишет настоящие картины. Помимо того, что известный художник взял на себя труд прочитать роман для юношества.

– Я не подросток. Но книга меня увлекла. Можно понять, почему Райли ждет не дождется выхода второй части. И я не упоминал об этом раньше: а вдруг ты решила бы, что я говорю это только для того, чтобы ты переспала со мной. А теперь для этого слишком поздно.

– Это… славно. Я, возможно, так и подумала бы, так что тут ты прав. Но так ты добьешься большего. А зато как здесь хорошо, – сказала она, обводя рукой горизонт. – В сравнении с этим императорские яйца и злобные собиратели кажутся фикцией.

– Кейли могла найти яйцо.

Подумав о героине своего романа, Лайла покачала головой.

– Нет. Не Фаберже. Но может быть, какое-то мистическое яйцо из легенды. Дракона. Или волшебный кристалл. Хм-мм… это может быть интересным. И если я хочу заставить ее что-то сделать, прежде всего нужно вернуться к ней.

Они встали одновременно.

– Я хочу снова остаться сегодня.

– О… потому что намерен спать со мной или не желаешь оставлять меня одну?

– И то, и другое.

– Мне нравится первая причина. Но ты не можешь сторожить меня вечно.

Он коснулся ее руки.

– Давай по крайней мере на сегодня оставим все как есть.

Краткосрочные планы, по ее мнению, удавались лучше.

– Хорошо.

– А завтра есть время посидеть для меня два часа в мастерской? Можешь привести собачку.

– Можно?

– И прогуляемся мимо пекарни Люка.

– Взятка бисквитиками? Мои любимые. Договорились. Увидим, как пойдут сегодня дела. Первым в списке у нас Киринов.

Он любил списки и долгосрочные планы и все этапы их выполнения. И ему нравилось быть здесь, с Лайлой. Но он начинал подумывать, как сделать так, чтобы все время быть здесь.

Вернувшись после дневной «собачьей» прогулки, Лайма увидела, как швейцар разговаривает с тщедушным пузатеньким коротышкой с длинной седеющей косицей. На нем были выцветшие джинсы, майка, на плече висел потрепанный рюкзачок.

Она приняла его за рассыльного и, улыбнувшись швейцару, хотела пройти мимо. Но услышала, как он говорит с очень слабым акцентом.

– Алекси Киринов.

– Мистер Киринов?

Она ожидала кого-то старше – этому на вид было лет сорок пять, – в костюме, с седыми волосами и, возможно, с небольшой эспаньолкой.

Он подозрительно взглянул на нее сквозь затемненные очки.

– Да.

– Я Лайла Эмерсон. Друг Аштона Арчера.

– Ах, да.

Он протянул руку, мягкую, как попка младенца.

– Рад познакомиться.

– Не покажете ли мне удостоверение личности?