– Кремация не просто средство санитарии, – сказал доктор Чэттерджи. – Кремируемый труп проходит свой индивидуальный путь разрушения и гибели в огне и воде, пралайя. Кремация – это жертвоприношение, потому что тело во время сжигания выделяет жидкость, потеет, как плоть Вишну, а затем превращается в пепел и соединяется с потоком Ганга. Кремация символизирует космический акт творения Вишну. Сжигаемый является одновременно жертвой и зародышем новой жизни в цепи перерождений. Все мной описанное – это своего рода теологическое акушерство. Вы понимаете, о чем я говорю, сэр?

Доктор Чэттерджи кивнул головой в сторону молодого человека с выбритой на макушке тонзурой. На нем было охристого цвета ритуальное одеяние. Парень прохаживался вокруг сложенного костра, готовясь зажечь его.

– Это близкий родственник умершего, должно быть, его старший сын, – пояснил мой гид. – Во время траура он тоже становится аскетом. Не бреется, не моет голову, спит на земле, постится и воздерживается от секса.

Мы подошли к только что разожженному погребальному костру. Стоявшая неподалеку корова с безучастным видом жевала валявшиеся на земле веревки, которыми труп привязывали к носилкам. Я не мог понять, был ли это труп мужчины или женщины. Но вот белая ткань, в которую было завернуто тело, поглотил огонь, и я увидел обугленную мужскую плоть во всей ее непристойной наготе. От трупа исходило сипение, как от стоящего на плите чайника. От высокой температуры сжимались мышцы, напрягались сухожилия, и тело выгибалось, шевелилось и наконец приняло сидячее положение. Однако служитель тут же бесцеремонно ткнул его бамбуковой палкой, и оно вновь упало навзничь.

– Это нарушение ритуала, – посетовал доктор Чэттерджи. – Мужчин следует укладывать на костер лицом вниз, а женщин – лицом вверх. Таковы правила.

– А мужчин всегда заворачивают в белую ткань? – спросил я. – Да, такова традиция. В красную ткань заворачивают женщин. Значит, сегодня утром я ошибся. В том доме, где проходили веселые похороны, прощались с мужчиной, а не с женщиной, как мне сначала показалось. Присмотревшись к людям, собравшимся на площадке, я узнал тех, кого видел недавно. Поискал взглядом юного акробата, но его не было среди присутствующих.

Разгоревшееся пламя костра вскоре заставило нас отступить подальше. В небо поднялись клубы дыма, сквозь марево очертания предметов расплывались, казались призрачными. По шипению и треску костра я понял, что огонь пожирает живот и внутренности трупа. Стоявший запах трудно было назвать неприятным. Так обычно пахнет барбекю, которое готовят на свежем воздухе.

Рядом находилось место для кремаций, называвшееся Джаласаи, что означает «спящий на водах». Я бросил взгляд на площадку, на которой тоже находились люди. Их движения были размеренными и даже апатичными. Сопровождавшие покойного родственники сидели или стояли у носилок, ожидая своей очереди и наблюдая за тем, как служители из касты неприкасаемых делают свою работу. На лицах людей не было ни скорби, ни грусти – лишь безразличие и скука. Они с нетерпением ждали, когда же все закончится. У меня было такое чувство, как будто я уже все это однажды видел.

Доктор Чэттерджи тем временем, не умолкая ни на минуту, рассказывал о местных ритуалах и служителях, принимавших в них участие. «Гатиас» присматривали за одеждой и вещами купальщиков, священнослужители «панда» наносили «тилака» – темно-красные ритуальные пятна на лбы паломников. У площадок, где проходила кремация, теснились также цирюльники, духовидцы и лодочники, поскольку их услуги тоже пользовались спросом. И, конечно же, ни один ритуал не обходился без устроителей похорон, священнослужителей и так называемых «дом» – неприкасаемых, дежуривших у костров. «Дом» продают древесину, собирают пошлину, налагаемую на каждый труп, и поддерживают священный огонь, от которого зажигают все погребальные костры. Все эти служители и подсобные рабочие, так сказать, кормятся с мертвецов, зарабатывают себе на пропитание, обслуживая похоронный обряд.

– Представьте себе промышленную систему производства, – задумчиво промолвил я, обращаясь к доктору Чэттерджи, – огромный, эффективный сборочный конвейер, управляемый на основе современных научных методов и производящий только одно – смерть. Как бы вы назвали такую систему?

– Только не Каси, сэр. То, что вы описали, скорее походит на Аушвиц.

– Да, конечно, это Аушвиц. Но не только. Это также и тот авиазавод, на котором я работал. Он производил боевые самолеты для эскадрилий самоубийц. Аушвиц и камикадзе были бы невозможны без веры в победу духа над материальными вещами. Та же самая вера, как видно, присутствует и здесь.

– Забавное сравнение, сэр, но мне кажется, вы далеки от истины, – засмеявшись, сказал доктор Чэттерджи.

– Вы так считаете? То, что я видел на авиазаводе, то, что я вижу здесь, можно встретить и в современных медных рудниках «Хитачи» на равнине Канто. Все, в чем могут нуждаться работающие там шахтеры и их семейства – от парикмахерской до кремации, от стрижки волос до похорон, все эти услуги предоставляет им компания «Хитачи». Она – их единственный дом, их единственная родная земля.

– Вы сторонник марксизма?

– Я его враг. Мне не нужно напоминать о том, что передовые технологические методы, с помощью которых лет двадцать назад производили смерть, теперь являются источником нашего богатства и процветания.

Внутренности поджаривавшегося на костре трупа тем временем сгорели, и на месте живота образовалась впадина. Служитель подцепил вилами грудную клетку, небрежно поднял обугленные останки и бросил их туда, где пламя бушевало сильнее.

Я взглянул на верхнюю террасу, к которой вели каменные ступени, и, к своему удивлению, увидел там полдюжины молодых людей в набедренных повязках. Крепкие, мускулистые, они занимались физическими упражнениями. Один из атлетов размахивал парой тяжелых дубинок из красного дерева, с которыми традиционно тренируются персидские культуристы. Спортсмены заинтересовали меня. Заметив огонек любопытства в моих глазах, доктор Чэттерджи пренебрежительно усмехнулся.

– Это наши атлеты, занимающиеся в школах борьбы, – сказал он. – Я уже говорил вам, сэр, что смерть – большой бизнес в Каси и между группами священнослужителей существует жестокая конкуренция. Они нанимают крепких парней с хорошо развитой мускулатурой, чтобы защитить себя. Насилие является здесь обычным делом, и в результате кровавых стычек порой гибнут люди.

– Значит, гангстеры способствуют победе духа над материей?

– Это всего лишь жалкие уголовники, сэр, не представляющие никакого интереса. Они почитают Виндхья Васини Деви, богиню разрушения, культ которой известен с древних времен. Ей поклонялись головорезы, разбойники с большой дороги и душегубы. Вы можете увидеть ее святилище на берегу Ганга, это очень Уродливая богиня – сморщенная, чернокожая. Ее изображают стоящей на черной крысе и называют Черной Матерью.

Я не сводил глаз с атлетов и вскоре увидел, что к ним подошел грациозный мальчик с длинными волосами. Я сразу же узнал его по светлой коже и правильным чертам лица. Это был тот юный акробат, которого я видел сегодня рано утром в доме, где прощались с покойником. Я потерял его, но вот он снова возник передо мной, мой призрачный спаситель. Мой Дзиндзо, явившийся на перепутье дорог. Атлеты радостно приветствовали его. По-видимому, он был среди них своим человеком. Возможно, он являлся; их талисманом, подарком их таинственной Черной Матери, стоящей, как на пьедестале, на черной крысе. Но скорее всего мой акробат был простым уличным пострелом, бенаресским сиротой, находившимся на содержании борцов и ублажавшим их. Наблюдая за тем, как он расчесывает деревянным гребнем свои длинные волосы, я старался представить себе, кто же этот подросток на самом деле и как он живет. Его волосы казались мне черным пламенем, факелом, которым Идзанаки освещал подземный мир.