некрепко. По всей видимости, похитители уже успели увериться, что ослабевшая за год заточения жертва никуда не денется, и ослабили бдительность.

Девушка делает глубокий вдох, покачивает бутылку в руке, примеряясь, а потом осторожно бросает её вперёд — пластиковая бутыль ударяется о прутья решётки и отскакивает обратно. Но относительно недалеко, буквально на десяток сантиметров. Дотянуться можно. Надо попробовать. Уэнсдэй рефлекторно облизывает пересохшие от обезвоживания губы, а потом садится на пол и просовывает ногу между толстыми прутьями. Цепь наручников натягивается ещё сильнее, боль в запястьях становится ощутимее, но всё это сейчас воспринимается совершенно побочно — ведь от невыносимой жажды у неё уже пульсирует в висках и противно саднит в горле.

Миллиметр за миллиметром она тянется к драгоценной бутылке, пытаясь зацепить тонкое горлышко большим и указательным пальцем ноги. До заветной цели остаётся буквально полсантиметра, и взбудораженное воображение уже рисует в голове картинки, как она откручивает крышку, как чувствует на языке спасительную прохладу воды… Но со стороны коридора внезапно доносится громкий скрип дверных шарниров и звук тяжёлых шагов.

Oh merda, похоже, чёртова надзирательница решила вернуться.

Наплевать. На всё наплевать.

Аддамс не оставляет попыток дотянуться до проклятой бутылки — даже когда видит краем глаза, как мамаша Роуэна проходит вглубь бункера и останавливается напротив её клетки.

— Нет уж, дорогуша, — женщина цокает языком и шутливо грозит пальцем, словно отчитывает нашкодившего ребёнка. — Не так быстро.

Джеральдина отпирает замок.

Уэнсдэй не реагирует.

Сейчас это неважно.

Значение имеет только вода.

Ей удаётся схватить горлышко бутылки ровно в тот момент, когда Ласлоу оказывается рядом и одним резким рывком отдёргивает кровать от решётки. Ножки койки с надрывным скрипом прокатываются по полу на добрых полметра — а вместе с ней по неровному бетону всем телом проезжается и прикованная Аддамс, в кровь сдирая колени.

Это больно. Довольно-таки ощутимо.

Но недостаточно, чтобы заставить её издать хотя бы один звук.

Уэнсдэй дерзко вскидывает голову, впиваясь в женщину тяжёлым взглядом исподлобья, полным непоколебимой надменности.

Пусть не думают, что им под силу сломить её волю. Это не будет лёгкой задачей.

— Двигать. Кровать. Запрещено, — по слогам чеканит мамаша Ласлоу, а мгновением позже обходит койку и вцепляется Аддамс в волосы, с силой дёрнув вверх и буквально забрасывая её обратно на продавленный матрас.

Уэнсдэй строптиво дёргает головой, пытаясь ослабить железную хватку на волосах. Это срабатывает — Джеральдина и впрямь разжимает кулак, но только для того, чтобы достать из кармана чёрный матовый электрошокер. Слышится характерный треск, электроды прижимаются к шее, и всё тело Аддамс мгновенно прошибает болезненным разрядом. Она невольно вздрагивает и зажмуривается — но тут же стискивает зубы, чтобы с пересохших губ ни в коем случае не сорвался позорный стон.

Проклятая мамаша Роуэна удерживает шокер в течение минуты, показавшейся вечностью. Вспышки боли терзают нежную кожу на шее, распространяясь обжигающими волнами по всем нервным окончаниям. Уэнсдэй всеми силами старается сохранять непроницаемое выражение лица, хотя ей кажется, что мощный разряд пробирает до самых костей.

Но демонстрировать слабость нельзя.

Она должна держать себя в руках.

Клеманс что-то сдавленно кричит на заднем плане, но нарастающий шум в ушах не позволяет разобрать, что именно — концентрированная жгучая боль затмевает абсолютно всё.

Секунда, вторая, третья.

Oh merda, когда же это прекратится?

Но Аддамс упрямо молчит, стиснув зубы.

Она не позволит чокнутой психопатке сполна насладиться происходящим.

Наконец шокер исчезает, но остаточные импульсы боли вызывают мелкую дрожь во всём теле. Уэнсдэй смутно чувствует, как Джеральдина двигает кровать обратно в центр клетки, но не открывает глаз. Это слишком трудная задача. Шея горит огнём, в ушах шумит кровь, а невыносимая жажда неизбежно парализует мыслительный процесс.

— Я принесла тебе воды, — с издевательским участием сообщает мамаша Роуэна.

Вода. Вода. Вода.

Аддамс резко распахивает глаза, чтобы увидеть, как женщина нарочито медленно достаёт из нагрудного кармана серебристую фляжку.

В горле стоит колючий ком, она инстинктивно пытается сглотнуть, но ничего не выходит — в пересохшем рту нет даже слюны. Только мучительная сухость калифорнийской Долины Смерти, не позволяющая переключиться ни на что другое.

— Но ты её пока что не заслужила.

И с этими словами женщина откручивает крышку и выливает спасительную жидкость прямо на бетонный пол. Уэнсдэй вяло наблюдает из-под полуопущенных ресниц, как вода растекается небольшой прозрачной лужей… Наверное, она должна бы испытать отчаяние. Подумать о том, что спасения ждать неоткуда. Решить, что сопротивление бесполезно.

Ведь цель похитителей именно в этом — заставить жертву поверить в необходимость беспрекословно подчиняться, сломить волю, примириться со своей плачевной участью.

Но вместо этого она чувствует, как внутри жидким огнём разливается слепая ярость, сокрушительная ненависть и неуёмное желание отомстить.

А когда Джеральдина Ласлоу покидает клетку, навешивает на прутья двери амбарный замок и исчезает в полумраке ведущего в неизвестность коридора, Аддамс вдруг понимает, что именно она должна сделать.

Побег — не вариант.

Это слишком просто.

Она должна их убить.

========== Часть 15 ==========

Комментарий к Часть 15

Саундтрек:

Tommee Profitt, brooke — Can’t Help Falling In Love (DARK)

Приятного чтения!

Заснуть не удаётся.

И хотя голос рационального мышления упорно твердит, что она должна беречь силы, чтобы в подходящий момент нанести похитителям решающий удар, сна нет ни в одном глазу. Уэнсдэй неловко ворочается на скрипучей пружинной койке, безуспешно стараясь принять наиболее удобное положение — но ничего не выходит. Мучительная сухость во рту парализует мыслительный процесс, не позволяя сосредоточиться на разработке плана действий. Вдобавок чертовски сильно ноют затекшие покрасневшие запястья и болезненно саднят содранные в кровь колени.

Очень скоро ей начинает казаться, что бетонные стены постепенно сдвигаются, смещаются ближе к клетке по сантиметру в минуту, и каменный мешок вот-вот сомкнётся и раздавит убогую металлическую койку с пристёгнутой к ней пленницей… Oh merda.

И хотя умом Аддамс отчётливо понимает, что это полный бред, порождённый воспалённым сознанием, абстрагироваться от пугающих фантазий никак не удаётся. Сердце яростно стучит в грудной клетке, разгоняя по венам липкий страх от внезапно начавшейся клаустрофобии.

Клеманс больше не предпринимает попыток заговорить — изредка Уэнсдэй бросает в её сторону короткие взгляды, но измождённая исхудавшая девушка равнодушно пялится в низкий потолок. На посеревшем лице узницы нет ни единой эмоции, словно мысли Мартен бродят где-то бесконечно далеко от её несокрушимой темницы.

Наверное, так оно и есть.

Наверное, это единственный способ не сойти с ума в заточении — просто впиться в потолок невидящим взглядом и бесконечно фантазировать о свободе, которая вряд ли случится. Титаническим усилием воли Аддамс напоминает себе,