Отныне ребенок составлял для Шакиры весь мир. Больше, чем мир! Она растворилась в сыне! И готова была с утра до вечера ласкать и баловать его, смотрела в его глаза, так похожие на отцовские, и не могла насмотреться и осыпала поцелуями с головы до пят. Любовь к этому ребенку родилась раньше, чем он сам появился на свет, и теперь стала лишь сильнее и глубже. Кого она любила больше – сына или его отца? Теперь Шакира затруднилась бы ответить!

…Прошел месяц. Конечно, Шакира вовсе не рассчитывала, что господин придет день в день по истечении срока очищения, положенного матери после родов, но все же… Вот уже и второй месяц на исходе!

В своем уединении и новых заботах Шакира, возможно, могла бы прожить еще долго, не ведая, что происходит в доме господина, почему он так долго не навещает ее. И Фатима умело успокаивала и отвлекала ее, когда видела, что глаза Шакиры становились более задумчивыми и грустными, чем положено матери маленького Керима ибн Фархада. Но вот болтливость служанок…

Как-то раз Шакира упрекнула одну из них за сонливость и нерасторопность. Та попросила прощения и, оправдываясь, забормотала:

– Столько работы в эти дни, госпожа! Нам велели даже ночью помогать в доме господина! Если бы не ночная работа…

Шакира с болезненностью в душе поняла, почуяла, что там, в доме господина, происходит нечто важное. О чем она не знает и что, совершенно очевидно, и является помехой ее счастью – видеть Фархада!

Не желая открывать служанкам свое неведение, Шакира все же не могла удержаться, чтобы не узнать что-нибудь дополнительно. Пусть это и причинит ей страдание!

– Ночная работа? Что же, днем… м-м-м… не успевают?

– Вот именно, моя госпожа! – обрадовалась служанка, решив, что Шакира на ее стороне. Но все же, видимо, побоявшись перекладывать «вину» на хозяина, смущенно добавила: – Ведь ожидается столько гостей!

– Больше, чем обычно? – мучительно-спокойно выговорила Шакира.

– Гораздо больше! На свадьбу ждут, почитай, полгорода!

Шакира быстро отвернулась. «Свадьбу!.. Свадьбу!.. – застучало в голове. – Он женится!!!»

– Мы можем идти? – Служанки, оказывается, еще были в комнате.

Она отпустила их жестом и улеглась на постель, отвернувшись к стене. Вскоре няня принесла Керима, и Шакира стала молча кормить малыша. Чуткая Фатима тоже не произносила ни слова, но Шакира чувствовала на себе ее испытующий взгляд. Покормив, отдала ребенка Фатиме и хотела снова отвернуться, но та не уходила.

– Фатима, оставь меня.

– Шакира…

– Оставь меня. Уходи.

– Выслушай!

– Да уходи же, прошу тебя!

– У тебя пропадет молоко!

Темный взгляд исподлобья – больше ничего в ответ. «Уйдет она или нет?! Безжалостная нянька!»

– Любая на твоем месте была бы счастлива: такой чудесный ребенок – сын нашего господина, да хранит их обоих милость Аллах!

«Я ненавижу этого господина! Прошло так мало времени – и вот, его чувства требуют перемен, и он берет себе новую жену! А я больше не нужна ему! Совсем не нужна! Да и никому не нужна…» Она лежала молча, уткнувшись взглядом в стену, и Фатима растерялась и не смела больше ничего произнести.

В эту минуту Шакира даже забыла о малыше Кериме. А он словно почувствовал это и заплакал. Не жалобно, не капризно, а будто тихо и деликатно упрекал, напоминая о себе матери. Она обернулась к Фатиме, взяла сына на руки и стала ласкать его, целуя славные маленькие ладошки и тугие щечки. Керим заулыбался. Ободренная Фатима снова приступила:

– Не знаю, имею ли я право… Я услышала твой разговор с рабыней. Плохо, что ты узнала эту новость от нее. Но что тут поделаешь! Позволь мне сказать всего несколько слов, свет очей моих! Быть может, это утешит тебя.

Шакира молчала. Фатима, вздохнув, продолжила:

– Назия, новая жена нашего господина, – дочь его друга. Старого друга. Господин Фархад давно, много лет назад, обещал жениться на его дочери, которая в ту пору только появилась на свет. Сейчас Назия – совсем еще дитя, но по договору – понимаешь, Шакира, по договору! – в этом году настал срок свадьбы, и господин обязан выполнить то, что обещал.

Шакира понимала, что этого объяснения более чем достаточно, чтобы взять себя в руки, но ее чувства были задеты столь сильно, что никак не хотели усмиряться!

– Должен – пусть женится. Мне нет до этого дела! Но пусть никто мне больше не говорит об этой свадьбе! Я не хочу, не хочу, не хочу о ней слышать! – Она задрала подбородок и отвернулась.

Фатима, вздыхая, унесла Керима, и вдруг от порога сухо прозвучал голос главного евнуха:

– Юная капризная госпожа и мне запретит говорить об этом?

Он слышал их разговор – это было ясно. Как ясно было и то, что Хафиз не станет ее жалеть, как Фатима, и выскажет все, что сочтет нужным. Шакира, догадываясь об этом с тоской, вся подобралась внутри в ожидании сурового выговора. Она не ошиблась.

– Следует напомнить тебе, Шакира, что ты по-прежнему являешься наложницей господина Фархада аль-Джали! Наложницей, которую он захватил во время военных действий, привез из пустыни в Багдад и поместил в свой гарем. Ты родила ему сына, за которым он по своему бесконечному великодушию и благородству признал права наследника. Это дает тебе некоторые преимущества перед остальными его наложницами, но забывать об истинном твоем месте в доме аль-Джали я бы не советовал! Ты хорошо поняла то, что я сказал?

Она поспешно кивнула, но глаз не показывала, опасаясь, что Хафиз прочтет в них в эту минуту вовсе не любовь и признательность к господину.

– Кроме того, помни и о том, что по закону господин вправе иметь четырех жен и сколько угодно наложниц. Ты же не можешь стать его женой. Прими свою судьбу – это будет разумно.

Шакира опустила голову еще ниже. У нее закружилась голова, и кровь бросилась в лицо от жгучего желания закричать в лицо Хафизу: «Ну, почему он не оставил меня там, среди барханов?! Лучше бы я умерла там, чем теперь мучиться от любви, которую в такие минуты не отличишь от ненависти!» А с языка само собой вдруг сорвалось:

– Почему я – не жена? Почему – не единственная? Почему, наконец, меня это так мучает?! Это потому, что я родилась женщиной? А кто спросил меня, хочу ли я родиться женщиной?! Кто выбрал для меня этот удел?!

Колючий взгляд главного евнуха на мгновение впился в Шакиру, искра интереса мелькнула в его глазах и – неуловимо канула в их ледяной глубине.

– Ты сама, – ответил он невозмутимо, словно она и правда искала ответ.

Она смотрела на него с тревожным недоумением, и он добавил:

– Ты сама выбрала этот удел и обстоятельства именно этой жизни.

«Бедный Хафиз, – мелькнуло у нее неприятное подозрение, – уж не повредился ли он в уме от излишней учености?» А тот невозмутимо продолжил: