Остро ощущая его присутствие, она провела Дэвида в большую гостиную. Стреттон ее не подвел — портрет семьи Дэвида висел над камином. Она молча подняла канделябр, чтобы лучше осветить картину.

Он судорожно вздохнул, жадно вглядываясь в знакомые лица.

— Я понятия не имел, что этот портрет еще существует. Думал, что Уилфред его уничтожил.

— Хотел уничтожить, но Стреттон спрятал. Она снова вгляделась в изображение: да, Рейнольдсу удалось явственно передать атмосферу семейной любви.

— Твои близкие были тогда счастливы? — спросила она.

— Да. Особенно тогда, когда старшие мальчики были в школе. Моего отца вторая семья радовала гораздо больше, чем первая. Он, наверное, и понятия не имел, на какие гадости были способны его старшие сыновья. — Его взгляд снова ностальгически скользнул по портрету. — Или, возможно, он просто не хотел этого знать. Он был человеком мягким и не хотел неприятностей.

— Сильный характер — это у тебя от матери?

— Наверное. После смерти отца она сумела наладить свою и нашу жизнь. И я никогда не замечал, чтобы она сожалела о том, что потеряла. — Он прикоснулся к раме, гладя пальцами позолоченные деревянные завитки. — Возможно, она даже была рада, что освободилась от роли хозяйки баронского поместья.

Джослин завидовала уверенности Дэвида в себе — он спокойно принимает комплименты, что у него сильный характер, сам ни минуты в этом не сомневаясь. Сама она никогда не могла безоговорочно принять ни один комплимент. Похвалы в ее адрес будили в ней смутное беспокойство. Чувство собственной неполноценности незаметно поселилось в ней.

Взгляд Дэвида скользнул по гостиной. Джослин сгруппировала принесенную с чердака мебель вокруг трех персидских ковров, и огромное пространство парадной комнаты разбилось на уютные уголки. Свет от свечей отражался в натертом до блеска паркете, подчеркивая богатые, сочные краски ковров.

— Эта комната никогда не была такой красивой. У тебя талант создавать прекрасное.

Он перевел глаза на нее — и их взгляды встретились. Джослин ни за какие сокровища мира не согласилась бы отвернуться. Чуть слышно она спросила:

— Почему ты так долго сидел один?

— Я… думал. О тебе. — Бархатные тона его голоса были подобны нежным прикосновениям. — О том, как ты красива. О том, как мне трудно сдерживаться, когда я прикасаюсь к тебе.

Джослин невольно шагнула вперед — ее грудь почти коснулась его тела. Изумляясь собственному бесстыдству, она спросила:

— А почему ты так сдержан?

Он застыл на месте, не делая попытки ни приблизиться, ни отстраниться от нее.

— Я обещал вернуть тебе свободу, и это обещание меня связывает. Я и без того зашел дальше, чем следовало.

— Мы подписали бумаги для признания брака недействительным, так что оба получим свободу. Но как же с этой ночью? — спросила она с откровенностью, поразившей ее саму. — Ведь никто не узнает, что происходит между нами?

— Но я-то знаю, ты — тоже. — Под туго натянутой кожей на его скулах заходили желваки. — Но я не уверен, что ты понимаешь, чего хочешь.

Она положила ладонь на его руку, ощущая под пальцами налитые силой мышцы.

— Я знаю, чего мне хочется. Я хочу, чтобы ты обнял меня, — сказала она, и ее голос стал глухим от острого желания. — Я знаю, что уроки страсти, которые ты мне дал, — это только прелюдия к изумительной симфонии любви.

Цивилизованный офицер и джентльмен вдруг исчез в нем.

— Ты в этом уверена?

От одной только мысли о том, что сейчас произойдет, у нее участилось дыхание. Ей хотелось бежать быстрее ветра — и оказаться добычей льва. Его добычей.

— Настолько, насколько в этом ненадежном мире можно быть в чем-то уверенной.

Он взял у нее из руки канделябр и поставил на каминную полку, а когда их губы встретились, они оба потеряли голову. Желание, которое они испытывали оба, взорвалось пламенем страсти, которую не утолить только поцелуями.

Дэвид и прежде обнимал ее — умело и страстно, — но теперь его объятия были чем-то гораздо большим: они одновременно разжигали ее страсть и обещали удовлетворение. Его руки сомкнулись вокруг ее талии и притянули так близко, что она ощущала, как у ее груди мощно бьется его сердце, а пуговицы рубашки больно врезались в тело, прикрытое только тонкой сорочкой.

Джослин потянула его за рубашку — ей так хотелось прикоснуться к его теплой коже. Когда Дэвид был болен, она видела его обнаженным, но теперь ей хотелось смотреть на него новыми глазами, насладиться его здоровьем и мужественностью. Ее руки конвульсивно сжимались на его обнажившейся спине, чувственно впитывая силу его тела. Потом она провела одной рукой по его груди, и ее пальцы нашли плоские кружки мужского соска. Гадая, испытывает ли он при этом прикосновении те же чувства праздника, что и она, Джослин осторожно сжала сосок двумя пальцами.

Дэвид громко втянул в себя воздух, и все его тело напряглось.

— Боже, помоги нам обоим! — А в следующую секунду, тяжело дыша, он подхватил Джослин на руки. — На этот раз мы все сделаем как положено.

Он унес ее из гостиной легко, словно ребенка. Пока они поднимались по лестнице, она уткнулась лицом ему в плечо. Ее глаза щипало от слез, она понимала: то, что этой ночью кажется им таким правильным и мудрым, на самом деле не более надежно" чем лунный свет, освещающий им дорогу.

Дойдя до комнаты Джослин, Дэвид спустил ее на пол, чтобы закрыть задвижку. Она молча наблюдала за ним — изящная фигурка, сотканная из лунного света и теней. Он перевел дух, любуясь, как мягкая ткань пеньюара изысканно драпирует ее женственное тело. Спутница Дианы, ночная нимфа, которая похищает души у мужчин.

Он давно мечтал и молился Богу, чтобы эта минута наступила — чтобы ее сердце открылось навстречу ему… Однако ее решение показалось ему неожиданным. Разрываясь между желанием и страхом совершить непоправимую ошибку, он с трудом выговорил:

— У тебя есть еще возможность передумать, Джослин.

— У меня нет сомнений. — Пристально глядя на него, она развязала пояс пеньюара и передернула плечами, — шелковая ткань соскользнула и упала к ее босым ступням, превратившись в темноте в бледную лужицу. — А у тебя?

— Абсолютно никаких.

— Тогда дай мне на тебя посмотреть, — прошептала она. Одним движением он сорвал с себя шейный платок, снял рубашку и отбросил ее на пол. Ее восхищенный взгляд наполнил его тело почти нестерпимым желанием. Считая, что неразумно открыто демонстрировать девственнице фигуру возбужденного мужчины, он стремительно заключил Джослин в объятия.

Она раскрыла губы его поцелую, и тяжелые пряди ее волос упали ему на руку. Ворот ее сорочки был стянут шелковой лентой, и, развязав бант, он спустил ткань с ее плеч, проводя руками вдоль ее бархатисто-нежного тела.