Уже лопнула гнилой тетивой вторая шеренга, уже рубилась с варварами третья — не кирками, а мечами, потому как это были вышедшие на помощь легионеры, когда послышалось пение труб на мосту — на помощь Дробете, переходя Аполлодоров мост, спешила римская конница. А во главе ее — высокий воин с пурпурным плюмажем на шлеме. Траян самолично?

— Траян! Траян! — понеслось по рядам.

В самом деле — император спешил на помощь.

Начало осени 858 года от основания Рима

Виминаций

Траян, заставив варваров отступить, не стал задерживаться надолго в Дробете, двинулся вместе с эскортом в ставку свою в Виминаций.

Здесь император принял послов: местные царьки, привыкшие обогащаться грабежами, склоняли гордые головы перед Римом. Многочисленных вождей построили, как строят просителей, подающих жалобы наместнику. Языги встали в первом ряду — уверенные, что их обещаниями помощи римский император будет особо дорожить. Виделось уже им в мечтах, как рассядутся они на дакийских землях — в горы не полезут, зачем им горы? — но всю долину Мариса захватят и заставят торговый люд платить пошлины не Риму, но им, языгам. А что по Марису торговцы повезут золото, соль да серебро — этот нехитрый расчет сделать мог даже ребенок.

— Укрощенные звери под ярмом римского могущества, — заметил Сосий Сенецион, оглядывая послов.

Этот покровитель Плутарха любил выражения высокопарные и нарочно заучивал подходящие для случая слова.

Один из царей языгов, совсем еще молодой человек, в льняной рубахе, обшитой роговыми пластинками, при виде императора неожиданно бросил оружие на землю и следом рухнул сам. Он что-то пытался произнести, но от волнения потерял голос, пытаясь заговорить, он лишь нелепо сипел, по-рыбьи открывая рот.

— Поднимайся, — сказал Траян, символически, издалека протягивая языгу руку.

Тот поднялся только на колени, голос к нему наконец вернулся, и варвар затянул что-то заунывное, невнятно-тоскливое. Переводчик истолковал его слова как мольбы о прощении. Воины из свиты совершенно растерялись при виде такого унижения своего предводителя. Но когда тот обернулся к ним — с искаженным, покрытым красными пятнами лицом, они тут же по его знаку побросали щиты и копья и стали протягивать руки к Траяну, наперебой стараясь всеми силами в спектакле унижения превзойти своего вождя. Языги бормотали, что готовы принять на себя любые, даже самые тяжкие условия мира и предоставить во власть римлян себя самих со своим достоянием, детьми, женами и всеми своими землями.

Траян, насладившись этой сценой, позволил им сохранить за собою занятые земли, но потребовал обещание новых угодий не брать, а все добытые в грядущей войне богатства и пленных выдать римлянам.

Вслед за языгами двинулись толпой вожди даков — из тех, кто готов был служить Траяну, спасая остатки своих владений и не надеясь больше на защиту Децебала. Эти давно утратившие свою надменность пилеаты явились в основном из долины Алуты и Тибуска, их земли, граничащие с наделами римских поселенцев, армия в грядущем походе разграбит прежде всего, если не выказать немедленно полную и окончательную покорность. Тогда можно будет кое-что спасти и взамен на фураж и скот получить немного золота из римской добычи. Явилось несколько послов бастарнов — эти просто хотели подтверждения, что их в предстоящем походе не тронут, — взамен обещали нейтралитет и покорность, но уже чисто формальную. Маркоманны поспешили заявить о своей поддержке и вынюхать — нельзя ли будет пограбить ослабленного соседа. Многочисленные греческие послы, нарядно одетые, многоречиво восхваляли Траяна и клялись в преданности неколебимой — хотя точно было известно, что совсем недавно греческие торговцы поставляли Децебалу оружие римского образца и рабов на шахты северных рудников. Теперь греки кланялись до земли и обещали, что ничего подобного ни за что не повторится.

Ненадежным союзникам приходилось не только грозить, но и платить — одаривать подарками вождей, отменять подати, сулить блага. То есть пройти по тонкой разделительной грани — между страхом и жадностью. Не то чтобы Траян был мастером в таких делах, но Луций Лициний Сура всегда стоял за его плечом и вовремя умел подсказать, что и как ответить тому или иному посланцу.

Траян всегда его слушал. Вообще, он ценил советников, старых, проверенных товарищей, годами равных себе или чуть старше. Тем тяжелее для него оказалась утрата Лонгина. Умерший легат знал практически всё обо всех укреплениях на аннексированных дакийских землях, местоположение лагерей, численность гарнизонов, их уязвимые места, источники воды, колодцы, тайные и явные, запасы, возможности пополнения фуража, имена префектов и их таланты, помнил всех военных трибунов и многих центурионов по именам. А вот когда зашел разговор о новой войне, о том, сколько легионов, где и когда должны двинуться в Дакию, чтобы наконец уничтожить мятежное царство, Лонгин, помнится, объявил, что воевать пока не надобно, что война не нужна ни Риму, ни Дакии. Верно, в какой-то момент родился в голове хитроумного легата план совершенно безумный — явиться лично к Децебалу и уговорить дакийского царя сделаться подлинным другом Траяну.

Глупо. Прежде всего потому, что Траяну не нужен был Децебал в друзьях. Нужны были эти земли, соляные варницы, серебряные и золотые копи. С некоторых пор Траян полагал, что хороших союзников вообще не бывает, бывают лишь хорошие наместники. Но Лонгину император был в какой-то мере благодарен за его безумный поступок — хотел того легат или нет, но своей гибелью он призывал римские легионы на земли Децебала, призвал на голову царя духа мщения.

* * *

— Авл! — воскликнул незнакомый голос.

Человек, которого все в лагере называли Монтаном, обернулся.

Занятый подготовкой машины, он был в грязной тунике, весь в стружках и клее, в руках — здоровенный деревянный молоток — только что соединяли детали станины, посему все фабры упрели, и Монтан не меньше других.

— Ты же Авл Эмпроний! — повторил незнакомец, подходя. В речи его слышался сильный акцент, но на лимесе даже уроженцы Италии говорят на варварской латыни.

— Ты ошибся… — фабр сглотнул. — Спутал с кем-то. Я — Марк Монтан.

Он так часто повторял это имя, что и сам уверился: он — Марк Монтан, и никто другой.

— Может быть, — незнакомец криво усмехнулся. — Вполне возможно…

Фабр тем временем обернулся к остальным ремесленникам.

— Что встали? Тащите канаты. Живее! Эта машина нужна была императору еще вчера.

Выкрикивая команды, он вспомнил, где видел этого человека: римлянин-дезертир из дружины Бицилиса. Теперь вновь подстрижен, одет на римский манер. Как же его звали? Ветур? Что-то в этом духе… Да, Ветур. Это даки его так прозвали. Но у него наверняка было римское имя.

Фабр изо всей силы стиснул рукоять молотка, приготовился, развернулся на пятке и одновременно вскинул руки…