Прочитав послание отца, Алексей обратился за советом к Кикину. Последний рекомендовал отречься от престола, ссылаясь на слабое здоровье.

Царевич ответил в соответствии с полученными советами. Не вдаваясь в подробности, он писал, что желание отца полностью совпадает с его собственным желанием: «Вижу себя к сему делу неудобна и непотребна, понеже памяти весьма лишен (без чего ничего возможно делать), и всеми силами умными и телесными (от различных болезней) ослабел и непотребен стал к толикого народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я». Поэтому царевич заявил, что отказывается от престола.

Через месяц после получения письма царь заболел. Болезнь была столь опасной, что сенаторы в ожидании трагического конца круглосуточно находились в царских покоях. Кризис миновал, и царь, оправившись, пишет еще одно послание сыну.

Зная характер Алексея, Петр усомнился в искренности клятвы об отречении от престола: «тому верить невозможно». Остался отец неудовлетворенным и тем, что сын в своем ответе коснулся лишь «слабости телесной», в то время как в первом послании речь шла о «неохоте к делу». Отец вновь задавал сыну суровые вопросы, не удостоившиеся ответа: «Помогаешь ли в таких моих несносных печалях и трудах, достигши такого совершенного возраста?» За царевича ответил сам Петр: «Ей, николи, что всем известно есть, но паче ненавидишь дел моих, которые я для людей народа своего, не жалея здоровья своего, делаю, и конечно по мне разорителем оных будешь». Царь потребовал от царевича недвусмысленного ответа: «так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно, но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монахом, ибо без сего дух мой спокоен быть не может, а особливо, что ныне мало здоров стал».

Из двух вариантов, предложенных царевичу относительно его будущего, он избрал второй. Не без совета того же Кикина, сказавшего, что «клобук не гвоздем к голове прибит», Алексей дал согласие на пострижение.

Через несколько дней, накануне отъезда за границу, Петр имел разговор с притворно заболевшим Алексеем. Царь предложил еще раз обдумать свое решение и окончательный ответ прислать в Копенгаген через шесть месяцев.

Внешняя покорность сына и его готовность отречься от престола или постричься в монахи являлись чистейшим обманом. Пребывание в монастыре, на которое так охотно соглашался царевич, могло устроить лишь человека, решившего полностью отказаться от мирской суеты и мирских забот. Подобных намерений у него не было и в помине. Поэтому келья, где можно было отсидеться в ожидании смерти отца, считалась не лучшим местом жительства, ибо хотя клобук и не был прибит к голове гвоздем, но, как остроумно заметил В. О. Ключевский, сменить этот головной убор на корону представлялось затруднительным. Пребывание в монастыре, кроме того, должно было сопровождаться отказом от мирских удовольствий, в том числе потерей Евфросиньи, занимавшей все больше места в его сердце.

Именно поэтому Алексей решил бежать за границу. Кикин, отправляясь в Карлсбад, обещал ему: «Я тебе место какое-нибудь сыщу».

Но как выбраться за границу?

Осуществлению замысла помог сам Петр. Находясь в Копенгагене, он предпринял последнюю попытку приблизить к себе сына и отправил ему послание с предложением либо приехать в Копенгаген для участия в военно-морских операциях против шведов, либо определить время пострижения и назвать монастырь, в котором намеревался жить. «И буде первое возьмешь, – писал царь, – то более недели, не мешкай, поезжай сюда, ибо еще можешь к действиям поспеть». Алексей тут же выразил желание ехать в Копенгаген.

Сборы были недолгими. Попрощавшись с сенаторами, Алексей 26 сентября 1716 года в сопровождении Евфросиньи, ее брата Ивана и трех служителей отправился в путь.

«Не скажешь ли кому, что я буду говорить?» – разоткровенничался как-то царевич со своим камердинером Иваном Афанасьевым. Тот обещал сохранить разговор в тайне.

«Я не к батюшке поеду; поеду к цесарю или в Рим. Только у меня про это ты знаешь да Кикин, и для меня он в Вену проведывать поехал, где мне лучше быть. Жаль мне, что с ним не увижусь: авось на дороге».

Встреча царевича с Кикиным все же состоялась. Между ними в Митаве произошел разговор.

– Нашел ли место, где я могу укрыться? – спросил царевич.

– Нашел, – отвечал Кикин. – Поезжай в Вену к цесарю, там не выдадут.

Эта встреча развеяла все сомнения относительно того, куда бежать: в Вену или Рим. Конечно же, надлежало держать путь в Вену, где можно было рассчитывать на покровительство своего шурина.

Кикин вооружил царевича советами: «Ежели будет по тебя кто прислан от отца в дорогу, чтоб от присланных уйтить тайно ночью одному». Чтобы замести следы и скрыть подлинный маршрут и как можно дольше держать отца в неведении относительно подлинных намерений, Кикин рекомендовал ему отправить отцу письмо из Королевца, стоявшего на пути продвижения к Копенгагену. Напоследок Кикин сказал: «Если по тебя отец пришлет, отнюдь не езди».

Далее события развивались по законам детективного жанра, где героями сюжета являются преступник-беглец и его преследователи. Беглец предпринял ряд предосторожностей. В почтовой карете, выехавшей из Митавы, сидел не наследник русского престола, а московский подполковник Коханский с супругой и поручиком. В другой телеге разместились его служители.

В пути произошло еще несколько метаморфоз. Подполковник Коханский стал регистрироваться на почтовых станциях польским кавалером Кременецким, он отпустил усы, а его супруга, обрядившись в мужской костюм, сопровождала его в роли пажа.

Поздно вечером 10 ноября 1716 года, когда вице-канцлер венского двора Шенборн готовился ко сну, в дом вошел неизвестный человек и на ломаном немецко-французском языке доложил графу, что русский царевич стоит у подъезда и просит немедленной аудиенции. Войдя в покои, царевич Алексей, находясь в сильном возбуждении, постоянно озираясь по сторонам, бессвязно изложил жалобы на отца, стремившегося лишить его престола, на Меншикова, окружившего его дураками и пьяницами, на ненасытно честолюбивую мачеху Екатерину. «Мой отец говорит, что я не гожусь ни для войны, ни для правления; у меня однакож довольно ума, чтоб царствовать. Бог дает царства и назначает наследников престола, но меня хотят постричь и заключить в монастырь, чтобы лишить прав и жизни. Я не хочу в монастырь. Император должен спасти меня».

Прибытие царевича в Вену поставило австрийское правительство в весьма затруднительное положение: открытое предоставление убежища царевичу означало вызов Петру, который, как полагали, возможно, не остановится перед вооруженным конфликтом. Такое развитие событий не устраивало венский двор. С другой стороны, в Вене не сочли целесообразным немедленно выдать царевича, ибо рассчитывали превратить его в разменную монету в политической игре. Поэтому австрийский двор решил приютить царевича тайно и отправил его вместе со спутниками в горную крепость в Тироле – Эренберг, где он жил в строжайшей изоляции.

В те дни, когда царевич представлялся Шенборну и венские министры занимались решением щекотливого вопроса, Петр, в течение двух месяцев тщетно ожидавший приезда сына в Копенгаген, стал проявлять беспокойство, что означало его продолжительное отсутствие.