— Это б'саф, очень большой джинн. Квандиша хочет убить вас. Это ужасная опасность. Одного экзорциста здесь не хватит. Нужны двадцать экзорцистов.

— Но где нам столько найти?

Осман перевел мой вопрос.

Прорицательница вновь внимательно посмотрела на серебристый металл.

— В Мекнесе, — сказала она.

Камаль появился на седьмой вечер после своего исчезновения. Он позвонил в ворота. На глазах у него была белая повязка, а в Дар Калифа его привел маленький мальчик. Я поздоровался со своим помощником, но никак не прокомментировал его очевидную потерю зрения. Я знал, что объяснение последует сразу же. Мы сели, и Рашана принесла нам кофе на подносе. Камаль поискал чашку рукой. Я заметил, что сад выглядит великолепно.

— Я не могу этого увидеть, — сказал он.

— Что случилось на сей раз?

— Срочная лазерная офтальмологическая операция.

У Камаля была удивительная способность говорить правду так, что она походила на ложь. Я всегда первоначально предполагал, что он лжет, однако впоследствии обнаруживал, что его слова были правдой. Совсем недавно он отпросился на несколько дней, говоря, что у него обострение диабета. Я позвонил его врачу. К моему удивлению, сказанное моим помощником подтвердилось.

Камаль пошарил рукой в кармане, достал оттуда помятый клочок бумаги и протянул его в моем направлении. Это был рецепт на очки.

— Времени расхаживать незрячим у тебя нет, — сказал я холодно. — Нам нужно найти двадцать экзорцистов. Мы едем в Мекнес.

Камаль поднял край повязки и посмотрел на меня, моргая.

— Я знаю, у кого там об этом спросить, — сказал он.

Работы по ремонту дома продолжались. В иные дни у нас собиралось до шестидесяти рабочих одновременно. Они занимались полами и стенами, то есть были каменщиками и плотниками. Примерно половина из них перебрались в главную гостиную, где они спали рядами, как рекруты, отправляющиеся на войну. Приблизительно, к середине марта зимняя хандра покинула нас. Мы воспрянули духом и легко задышали, хотя и приближалась удушающая летняя жара. Сад наполнился жужжанием пчел, привлеченных запахом цветов жимолости, жасмина и огненно-красного гибискуса. Вокруг деревьев кружили птицы разных форм и размеров: аисты и витютни, ибисы и горлицы.

Строители, как ни старались, никак не могли закончить начатую работу. Маляр останавливался прежде, чем сделать последний мазок кистью, а каменщик оставлял последний гвоздь не забитым до конца. Проклятие незавершенной работы доводило меня до полного исступления, но я не мог ничего поделать. Мы могли бы переехать в свои спальни намного раньше, если бы только одна-единственная связка плиток была до конца выложена на стены туалета. Без этого специалисты по таделакту не могли штукатурить, а водопроводчик не мог окончательно разобраться с водопроводом и канализацией, в результате чего без работы простаивал электрик. То же самое творилось и на первом этаже. В окнах гостиных не хватало нескольких стекол, а пока они не будут вставлены, маляры отказывались начинать свою работу, а полы нельзя намазать мастикой, пока не доделают потолки.

Всё в Дар Калифа было связано между собой, а эти связи переплетены в сложный запутанный клубок. Частью проблемы было общение: возник барьер, но не языковой, а культурный. Правду говоря, я по-настоящему не беседовал ни с одним из мастеров, но у меня было такое ощущение, что если бы я даже заговорил с ними на беглом арабском, мы все равно не поняли бы друг друга.

Я постоянно напоминал себе о том, что нельзя обманываться насчет Касабланки. Это огромный, быстро растущий город, в котором есть всё: последняя европейская мода, быстрые машины и шикарные рестораны. Но это — лишь на поверхности. Подлинная Касабланка — это место с устойчивыми традициями, в которых преобладают традиции древнего Марокко. Наши мастеровые овладели своими ремеслами, трудясь в качестве подмастерьев, и сами являются частью той прочной основы, которая обеспечивает королевству твердый курс.

Невозможность завершить работу выводила меня из себя. Я стал выплескивать все накопившееся во мне раздражение на Камаля, который ходил в очках со стеклами такими же толстыми, как стекло молочных бутылок. Он был единственным из всех, кто мог понять мои тирады.

— Почему, черт возьми, они не могут закончить одно дело прежде, чем переходить к другому? — настойчиво повторял я раз за разом.

Камаль, опустив глаза, хромал за мной.

— Так уж у нас в Марокко принято. Может, мы и не способны как следует завершить начатое дело, но начинаем мы всегда очень хорошо!

Однажды утром Рашана застала меня сжавшимся в комок в ванной. У меня не было сил выйти оттуда, не было сил оказать лицом к лицу с окружающим миром. Я чувствовал, что во мне зрел нервный срыв.

— Но ты ведь не можешь и дальше находиться в таком состоянии, — тихо прошептала Рашана.

— Я понимаю, — сказал я. В уголке моего рта запеклась белая пена. — Но эти рабочие буквально сводят меня с ума. Они не могут ничего закончить.

— Есть только один способ завершить работу в доме, — сказала жена.

— И в чем же он заключается?

Рашана улыбнулась.

— Тебе нужно стать похожим на марокканца.

В конце марта я шел по бульвару Мохаммеда V, главной улице старого города, и вдруг увидел место, где продавали кофе. Это был старомодный магазин, и находился он прямо перед построенным французами Центральным рынком. Заведение уцелело благодаря качеству продукта, который оно поставляло, а не новомодным маркетинговым приемам. Я зашел внутрь.

Женщина лет тридцати выпрямилась на стуле и поздоровалась со мной, заметив при этом, что никогда не видела меня раньше.

— У нас редко бывают новые покупатели.

— Я у вас в первый раз.

— Мы продаем бразильский кофе, — сказала она. — Вы пили такой?

Я ответил, что пил и он мне очень нравится.

Было очевидно, что мой ответ пришелся ей по душе.

— Многим нравится азиатский кофе, но мой дедушка говорит, что нужно ограничиться лишь одним каким-то продуктом, если хочешь успешно его продавать. Он, должно быть, прав, поскольку продает кофе в этом магазине уже шестьдесят лет!

На стене за кассой висел портрет короля, а на полке стояло несколько рядов отполированных медных сосудов. На них были этикетки с названиями прекрасных бразильских зерен: «Желтый бурбон», «Фазенда Жакаранда» и «Кариока». Я спросил, какой сорт самый темный.

Женщина постучала ногтем по последнему сосуду с наклейкой «Болеро».

— Возьмите вот этот.

Я поинтересовался, жив ли еще ее дед.

— Конечно, — ответила она, — он уже стар, очень стар, но приходит сюда каждый день.

Продавщица показала рукой на кресло у окна. Набивка у него вылезала во все стороны, а подушка сидения была продавлена так, что можно было сразу сказать — на этом кресле любили сидеть. Я заплатил за кофе и взял коричневый бумажный пакет. Но вдруг задумался.