В среду мы прерываем отдых и едем домой, предоставляя Роперам самостоятельно разбираться с остатком отпуска. Путешествие домой проходит без особых эксцессов. Банти очень старательно смотрит на карту и дорожные знаки, чтобы задобрить Джорджа, ибо она узрела всю глубину своих прегрешений. Я подозреваю, что одного дня в компании Малыша Дэвида и перспективы заполучить его в пасынки хватило, чтобы отвратить ее от неверности, даже без мистера Ропера с его моральными колебаниями («Слушай, Банти… Я нужен бедной Гарриет, понимаешь…»). Не говоря уже о перспективе стать бабушкой.

Мы с Патрицией спим почти всю дорогу домой и просыпаемся только на время (очень хорошего) обеда в ресторане на подступах к Глазго. С этим обедом уже никто не расстается. Мы едем молча: настроение у всех пришибленное, как бывает после больших катастроф. Из Ох-на-кок-а-лики мы трогаемся очень рано утром, пропуская овсянку и фасоль в томате, потому что Джордж хочет опередить овец и проехать раньше часа пик. Мы отъезжаем от фермы в густом утреннем тумане, приглушающем и оглушающем обычный мир. Приближаясь к дороге без имени и номера, на которую выходит проселок, я сонно щурюсь в заднее стекло, желая бросить последний взгляд на нашу «шотландскую ферму», и в изумлении вижу голову и шею геральдического зверя — они торчат из тумана, как охотничий трофей на стене. Он стоит лишь в нескольких футах от машины и разглядывает меня с царственным безразличием. Это олень, огромный «король долины», с роскошными рогами, он словно выпрыгнул из какого-то мифа. Я даже не пытаюсь растолкать Патрицию, поскольку уверена, что сплю. Где-то там за туманом лежат наши настоящие шотландские каникулы, и все остальные наши несостоявшиеся поездки — тоже.

Наверно, Патриция думает о том же, что и я, — чуть позже, когда туман рассеивается и мы с удивлением обнаруживаем, что находимся посреди склона впечатляющей горы, Патриция склоняется ко мне и шепчет:

— Ты помнишь тетю Дорин?

У нее на лице читается большое облегчение, когда я киваю и говорю:

— Конечно.

* * *

В том году Патриции выпали еще одни каникулы — она побывала в Клактоне, в методистском «доме матери и ребенка». Обратно она вернулась матерью без ребенка, и что-то в ней изменилось. К тому времени Роперы уже уехали, и их дом заняла вдова по фамилии Кеттлборо. Банти и Джордж решили сохранить свой брак и сделать вид, что ничего не случилось (уж это-то они умели виртуозно). Патриция так и не вернулась в школу, не стала сдавать экзамены, и ее до того переполняла тьма, что когда она в одно ясное майское утро вышла из дому и не вернулась, это стало хоть и ужасным, но облегчением.

* * *

Что же до Рэгза — Банти сдала его в отделение Общества защиты животных на поле Святого Георгия, и когда мы вернулись, он был все еще там, никому не нужный, и ждал казни со дня на день. Патриция выкупила его на свои карманные деньги. Последнее, что она мне сказала тем майским утром, — «Позаботься о Рэгзе, ладно, Руби?» И я о нем позаботилась, можете мне поверить.

* * *

Эдмунд, красивый канадский кузен Банти, был бомбардиром на самолете «Д (как Дог)». Другой его обязанностью было помогать поднимать большой четырехмоторный «галифакс» в воздух. Но в этот раз, после того как Эдмунд помог Джонти Паттерсону выпустить закрылки и застопорить рукоятки газа, он заполз обратно в свое прозрачное гнездо на носу самолета и стал смотреть, как темные очертания мыса Фламборо уступают место морю, блестящему в лунном свете, как полированный гагат.

Эдмунд обычно не проводил там весь длинный перелет — он предпочитал помогать штурману, сержанту Уолли Уиттону, возиться с радионавигационной системой или дразнить добродушного радиста Лена Тофта, но сегодня Эдмунд был в странном настроении.

И не он один. У всего экипажа самолета «Д (как Дог)» было нехорошее предчувствие насчет этого полета. Вчера один из механиков по вооружению сделал ошибку из неосторожности, и целая тележка бомб взорвалась на взлетной полосе, забрав с собой другой «галифакс» и весь его экипаж. Вдобавок сегодня Таффи Джонс, бортмеханик, забыл взять почерневший, гнутый образок святого Христофора, который они всегда подвешивали на плексигласовый купол, и на взлете весь экипаж клял Таффи черными словами. Уолли Уиттон велел им заткнуться и уничтожающе обозвал сраными иностранцами, потому что, кроме Таффи (естественно, валлийца), в экипаже «Д (как Дог)» были шотлашка (Мак Маккендрик, кормовой стрелок) и канадос (Эдмунд, бомбардир). «Иди в жопу, брамми»,[50]— благодушно сказал Лен Тофт, и Джонти Паттерсон, двадцатидвухлетний пилот, дернулся. Джонти всего лишь второй раз вылетал с «Д (как Дог)» — он заменил предыдущего пилота, заработавшего «хлыстовую травму» при посадке на брюхо, — и неуверенно себя чувствовал с таким опытным экипажем: многие из них, как Таффи Джонс, летали уже второй срок и, наверно, смогли бы управлять самолетом лучше самого Джонти. Джонти никак не мог понять, когда они шутят, а когда говорят серьезно, и почему-то стыдился своей дорогой частной школы и отчетливо произносимых гласных. Только бомбардир, человек с ангельским характером, не делал различия между ним и всеми остальными.

Вообще-то, экипаж больше волновали летные навыки нового пилота, нежели его социальное происхождение. Как без обиняков выразился Уолли Уиттон, «в облаках от него ни хрена толку» — этот факт обнаружился над Голландией в первый же вылет с Джонти, и Таффи пришлось занять место пилота, пока их кренило и трясло в огромном кучевом облаке. Бедный пилот (который до сих пор брился только раз в неделю) розовел от стыда.

После шутливого ксенофобского выпада Уолли никто не добавил, что в экипаже было еще больше иностранцев, пока неделю назад сержанта Рэя Смита, пулеметчика-австралийца с мягким и циничным характером, не срезало очередью с «Ме-109» прямо у пулеметной турели. Новый пулеметчик, Морис Дайти, бывший водитель фургона из Китли, оказался нервным, как котенок. Они чувствовали, как его дерганость заражает их, липким туманом расползаясь по самолету.

— Вышла наша удача, — мрачно сказал Мак, когда они вытаскивали останки сержанта Смита из пулеметной башни.

Мак, Эдмунд и австралиец уже сделали одиннадцать совместных вылетов — одна из причин, почему Эдмунд не ушел из этого пестрого экипажа и не перевелся в Канадские королевские ВВС.

— Мы живем взаймы, Эд, — мрачно пробормотал Мак за спиной у Эдмунда, пока они проводили предполетную проверку, и Эдмунд добродушно послал его к черту.

— Эд, ну как медсестра? — вдруг спросил Таффи по интеркому, и Уолли Уиттон страшно обругал его и велел «не забивать эфир», а Эдмунд молча улыбнулся над стеклянистой морской гладью, залитой лунным светом.

Медсестра была хороша. Дорин О’Догерти, сладкая, как кленовый сироп, с большими карими глазами (похожа на корову, подумал Эд без неприязни), кудрявыми каштановыми волосами и убийственным ирландским акцентом. Половину всего, что она говорила, он вообще не разбирал. Но она оказалась мягкая и податливая, и они вдвоем, спотыкаясь, выбрались от «Бетти» и спустились к черной (ни огонька — затемнение) реке, черней Северного моря, и Дорин на вкус была как марципан, а на ощупь как жидкая карамель, и она шептала: «О, Эдди, ты такой замечательный, а как же!»