– Куда едем? – интересуется Шпонька за городской чертой.

– Прямо. Я скажу, где остановить.

– А что там?

– Есть тут одно место, – туманно говорю я. – Один коттедж, принадлежащий Департаменту…

– Кому-у?

– Департаменту федеральной безопасности. Чего уставились? У меня там есть одно дело. Светиться не будем, я выйду заранее. Хотите – ждите меня, хотите – езжайте, я не буду в претензии. Дело касается только меня одного, так что просить вас, ребята, помочь мне я не могу, справлюсь сам…

– Какое дело? – агрессивно осведомляется Мустафа. Весь подобрался, вот-вот бросится. Тигр.

– Там живет моя мать, вот какое! – срываюсь я на крик. – Понятно? Секунды две требуется Мустафе Безухову, чтобы вспомнить то, что я когда-то говорил ему на Ананке. Тогда он восхищался мною… но тогда – не сейчас.

– Под надзором?

– Наверняка.

– И не эвакуирована?

– Думаю, нет. Я просил об этом.

– Иоланту?..

Я не успеваю ответить. С воплем: «Федька, газуй!» Мустафа прыгает на меня, и мы валимся в узкий проход между сиденьями аккурат на место для носилок, причем я внизу, а бывший дояр навалился сверху и стиснул мои запястья словно в тисках – хватка у него по-прежнему могучая. Драться в таком положении я не могу, телепортировать тоже, а если бы и смог, то наверняка расшибся бы насмерть – Шпонька давит на газ, микроавтобус не едет, а летит…

– Пусти!

– Нет.

– Пусти, гад, убью!..

– Ты умный человек, Тим, но ты дурак, – говорит Мустафа, наклонившись к моему лицу. – Включи мозги. Твоя мать тебя инициировала. Почему? Нет, я не спрашиваю о ее мотивах, они мне неинтересны… Я спрашиваю, почему она, родив мальчика, умудрилась оставить его при себе, не сдав государству? Допустим, она жила замкнуто и, вернее всего, в сельской местности, где-нибудь на уединенном хуторе или в одинокой избушке посреди леса… Возможно, она была старшей лесничихой, или егермейстером, или что-нибудь в этом роде. Она тайно родила и тайно воспитывала тебя. Естественно, рано или поздно за ней все равно должны были прийти. И пришли. Она пыталась уберечь тебя, телепортировав с тобой на руках… Я спрашиваю: почему в таком случае тебя, инициированного, оставили в живых, отняв у матери?.. А?.. Думай!

– Не знаю, – хриплю я после неудачной попытки ударить его головой в лицо. Мустафа начеку.

– Это не ответ. Да хватит тебе елозить, полежи смирно! Ты все знаешь, только не хочешь задуматься, потому что боишься собственных мыслей. А ответ-то ясен, лежит на поверхности…

– Ничего не ясен! – ору я. – Какой ответ? Она жива, она ждет меня! Я же говорил с нею, а потом еще видел фото. Она жива, и я жив! Бывают всякие случайности, может, путаница в документах или уж не знаю что еще…

Сопящий от натуги Мустафа умудряется печально покачать головой:

– Знаешь. Только не желаешь об этом говорить, ну так я тебе сам скажу. Твоя мать убила тех, кто пришел за нею, и была убита сама. Других вариантов просто нет… Тебя, карапуза, нашли подле мертвых тел и отправили в интернат, вместо того чтобы уничтожить… Разве кому-нибудь из них нужен телепортирующий эксмен? Те, кто подобрал тебя, не могли предположить, что ты инициированный… Как ты сказал – путаница в бумагах? Не смеши. В ТАКИХ бумагах путаницы не бывает, иначе человечество уже давно перестало бы делиться на людей и эксменов. Тут чересчур высоки ставки…

И мне нечего возразить. Я могу кричать о своем несогласии с безупречными силлогизмами Безухова, я могу протестовать против хищной логики этого мира, и я кричу. Я протестую. Равнодушному мирозданию моя ругань безразлична, а Мустафа явно огорчен, но так надо мне. Если не действовать, то хотя бы выкрикнуть все, что я думаю о мире, в котором живу, и отдельно о той его части, которая зовется Мустафой Безуховым, моим непрошенным спасителем…

– Это ловушка для дураков, Тим. Один раз ты уже пошел на приманку и в результате выжил только чудом. Хочешь сунуться в ловушку еще раз? А приманка-то – пустая блесна. Прости, Тим, но твоей матери нет среди живых, и я не позволю тебе угробить себя за так, я слишком многим тебе обязан…

– И я, – лаконично встревает Шпонька, крутя баранку.

Вот уж выпало времечко родиться и жить!

Время перемен – этим все сказано. А что меняется и для чего меняется – о том известно немногим, да и те предпочитают помалкивать о главном, хотя вообще-то говорят много и охотно. Можно верить, можно не верить – в сущности, разница невелика. Пока есть что намазать на хлеб, так и вообще нет никакой разницы. Мир куда-то движется, временами ложась в дрейф, а чаще рыская противолодочным зигзагом, мелькают какие-то вехи, реперы, створные знаки и придорожные указатели, тут же рядом с табличкой «Разминировано» валяется чья-то нога без туловища и повсюду щелкают капканы – когда вхолостую, а когда и нет. Держи путь туда же, куда и все, не ошибешься. Делай то, что предписано, ведь сверху виднее. А если кто-нибудь скажет, что не предписано ничего, пошли подальше такую фантастку. Что было, то и будет. В общих чертах, конечно. И с поправкой на временные трудности.

Перемены? Ладно. Большинство людей, поворчав, соглашается. К лучшему или к худшему эти перемены – потом разберемся. Лишь бы сохранялся какой-никакой закон, лишь бы центральная власть была крепка и не кидала подлянок, лишь бы были известны правила игры. Можешь вступить в игру, можешь держаться от нее подальше – твое дело.

Хуже, когда нет ни того, ни другого, ни третьего. Когда то, что намазано на хлеб, отнимают вместе с хлебом, а иногда и с жизнью. Когда даже самые умудренные перестают понимать, куда катится мир. В яму – это бесспорно. Но в какую из многих?.. И какова ее глубина?.. И удастся ли когда-нибудь выползти обратно?..

Даже немногочисленные и, по общему мнению, не очень-то умные люди авантюрного склада, кажется, начали тосковать по более спокойным временам. Авантюра хороша тогда, когда она тщательно продумана и обеспечена. И пусть буквоеды ехидно твердят, что в таком случае она не называется авантюрой, – дело не в терминах. Дело в пропасти между желаниями и возможностями.

Благо тем, у кого уцелела хотя бы крыша над головой. Прочие, едва дождавшись разрешения покинуть убежища, очень скоро начинали проситься в них обратно. Где жить? Как быть? Ну ладно крупные города – те почти все уцелели. Зато от сотен тысяч малых городов, поселков и деревень остались лишь присыпанные грунтом развалины, а от многих не осталось и того… Э-хе-хе… Начинать все заново, с нуля, с голого места?.. Опускались руки. Тоска стыла в глазах.

Ничего, однако, не оставалось делать, кроме как продолжать жить, каждодневно стараясь преодолеть не то, так это. Ступор первых дней проходил, сменяясь более живыми эмоциями.