— Какой еще песок?

Спустя тридцать шесть минут.

Константин Львович вручает мне бланк клиники — с визгливым византийским вензелем в правом верхнем углу, логотипом клиники. Он должен сразу обозначить пациенту высокую знатность медицинских услуг.

— Итак, дата операции — 19 ноября. И цена. Дорого, но ваш мозг дороже.

Двадцать лет назад.

Карамзин лежит на диване фон Люгнера.

— А я все же скажу, упрямый бычок, ты умрешь — в ноябре. Девятнадцать — твой день. Ты запомнил?

— Подождите, Константин Львович! Давайте другую дату.

— А эта чем плоха?

— Не нравится.

— Нет, дорогой мой пациент, у нас график. Так что у вас есть месяц. В течение месяца мы будем вас наблюдать. Делать томограммы и прочее.

— Пусть девятнадцатое. Отсчет пошел. Чего мне бояться? Все лишь пепел и песок. Пепел и песок.

Из пятого ящика бюро вынимаю письмо бабушки. Кажется, когда-то я предупреждал, что оно еще вылетит из своей усыпальницы. Теперь можно его прочитать наконец.

Стоя у окна напротив закатного Университета, отрываю край конверта. Какие мелкие кусочки. На двух листах бабушкин почерк, но не тот, к которому я привык, — буквы напуганы, то сбиваются в стайки, то разбегаются.

ГОЛОС БАБУШКИ

Любимый мой Саша, мне резко стало плохо. Стояла у плиты и вдруг потеряла сознание. Когда очнулась, еле дозвалась нашего соседа, старшего Карамзина, к счастью он сидел во дворе за столиком у песочницы. Он помог, вызвал врача. Тот сказал, что это инсульт. Меня привезли в больницу — ту самую, где лежал ты. Мне трудно писать, поэтому сразу перейду к делу. Надо столько всего сказать.

Я никогда не говорила тебе, кем я была когда-то очень давно. И никогда не говорила — кто ты такой.

Я родилась в Москве, в семье бывших дворян, которые остались в Советской России. Родителей арестовали в 1937 году, и больше их я никогда не видела. Жила у двоюродной тетки. Была я в юности очень хороша собой, и за мной сразу после войны стал ухаживать крупный инженер, человек в возрасте, но совершенно замечательный. Я вышла за него замуж, мне было всего семнадцать лет. Мы жили в доме на Котельнической набережной в огромной квартире. Жили весело, у нас все время были гости — известные актеры, музыканты, писатели. Мне нравилось устраивать большие ужины, тем более, что продукты муж получал в спецраспределителе. Вместе с домработницей мы ездили туда на «Победе», и меня обслуживали с большим почетом. Через год после свадьбы я забеременела, и мы оба очень ждали ребенка. Но за мужем пришли в начале 1953 года. Он проектировал азотные установки под будущим зданием МГУ, и его обвинили в низкопоклонстве перед Западом, в том, что он использовал идеи зарубежных ученых-конструкторов. Муж успел мне шепнуть лишь одно, когда его уводили: «Беги!»

Всю ночь я думала, куда мне бежать. Я взяла большой атлас СССР, закрыла глаза и ткнула пальцем. Это был Таганрог.

Я решила забрать лишь свои драгоценности — их проще всего было спрятать. Только брошь с рубинами подарила домработнице Нюре, которая одна не бросила меня после ареста мужа. Нюра и осталась в этой квартире, другого жилья в Москве у нее не было. Не знаю, что случилось с Нюрой дальше, она мечтала стать актрисой. Да и какая теперь разница?

Свои драгоценности я никогда не надевала, но они пригодились. Когда мы с тобой ездили в Москву на экзамены, их я взяла с собой. Там продала, эти деньги пустила на взятки в МГУ. Я же понимала, что так просто мальчик из провинции не сможет поступить. Не вини меня за это, я очень хотела тебе помочь. Ты всегда был очень беззащитный.

Но я не договорила о своем бегстве. От всех этих волнений у меня, уже в Таганроге, случился выкидыш. Мужа расстреляли 5 марта, в день смерти Сталина. Больше замуж я так и не вышла. Да, я могла бы вернуться в Москву, но просто уже не видела смысла. Я полюбила наш тихий Таганрог, стала работать бухгалтером и жила себе спокойно. Только очень хотела ребенка. Однажды от соседа — помнишь, который был краснодеревщиком? — я услышала о подкидыше. Этого мальчика двух месяцев от роду я и усыновила. Назвала по-простому — Саша Романов, фамилию специально дала не свою: мне хотелось, чтобы жизнь твоя сложилась легко и просто. В матери я уже никак не годилась, так что сразу решила, что буду бабушкой. Придумала для тебя историю твоих родителей, чтобы ты никогда не знал, что ты подкидыш. Сосед — спасибо ему! — всю жизнь эту тайну хранил.

Мне трудно дальше писать. Будь умницей. Квартира в Таганроге остается твоей — может, когда захочешь приехать и жить тут.

Твоя бабушка.

Листы в моей руке дрожат. Призы на секретере стучат блестящими боками друг о друга. Слышится гул. Мой колокол снова?

За окном Университет заволакивает бурая пыль. Здание стремительно дряхлеет, как высыхающий песочный замок. Со шпиля срывается звезда в лавровом венке и тонет в пыли. Оконное стекло пронзает сверху донизу трещина, преломляя последний закат. Призы с жалким стуком валятся на пол, один подкатывается к моей ноге, дребезжа. Получи, драматург!

Из глубины раздается крик погибшей Катуар:

— Ведь там живет твоя дочка!

Так все и закончилось, энде.

ПОСЛЕ КОНЦА.

Дочка и Хташа лежат на моей тахте, уснули одетые. Отчаянные сирены за треснутым окном уже кажутся привычным московским реквиемом, никого не разбудят. К ладони дочки прилипли песчинки, я их пытаюсь стряхнуть, она бормочет и прячет руку под покрывало.

Они были на малиновой свадьбе профессора Бурново, тот женился на бывшей студентке Румине — так решила мудрая Хташина мама и сама организовала пышный обряд: профессору должно быть комфортно, все на благо истории.

После свадьбы возвращаться им было некуда, ландшафт Воробьевых гор изменился навечно. Хташа с дочкой по лестнице поднялись на мой двадцать третий этаж, лифты не работали. Стук в дверь застал меня в тот момент, когда я вырвал на затылке прядь волос — седых, как оказалось.

Сажусь за маленький столик на кухне, отодвигаю чашку с иссохшими останками чая, слушаю беспомощный треск вертолетов над городом. Беру коробок со спичками, зажигаю церковную свечку, дар отца Синефила, закрепляю ее, чуть погнув, в бронзовом канделябре. Спасибо, Брюлович, твой дизайн пригодился внезапно.

Я напишу. У меня остается месяц. Нет, не про Старца, он покинул меня, погиб под обломками сценария, успев прошептать заветные слова «гур-гур».

У меня остается месяц до 19 ноября. Дне, когда в таганрогском сыром особняке скончался император Александр Первый Благословенный.

Я напишу сказку о Принцессе Песочного замка по имени Катуар. Я успею. Константин Львович запретил мне работать, но разве это работа? В замке вместе с принцессой Катуар будут вечно жить ее строгая няня Брунгильда, суетливый дружок Лягарп и верный слуга Бенки. Я сочиню эту сказку для дочки. Которую она просила написать тогда, в электричке, до нашей эры. Для Насти, для Анастасии. Первая буква имени — «А». Разгадка буквы явилась, как мне обещали, в финале. Алеф. Начало.