Прежде чем выгрузить товары, пираты высадили на берег несчастных паломников и экипаж судна. Всего их оказалось сто пятьдесят мужчин и тридцать женщин. В окружении янычар — турецких наемников, которых султан посылал алжирскому правителю в качестве полиции, отборных войск и личной охраны паши, — их повели на невольничий рынок. Пленников не стали заковывать в цепи — при таком скоплении людей любая попытка к бегству была обречена на неудачу. Богатые и бедные, мужчины и женщины, старики и дети — все население высыпало на улицы, чтобы поглазеть на невольников. Несколько молодых женщин привлекли взгляды алжирцев, в то время как их жены и дочери не отводили глаз от пленников-мужчин, пряча лица под покрывалами, чтобы скрыть смех, когда кто-либо из них оборачивался. Джованни, один из немногих молодых, хорошо сложенных мужчин, которым удалось избежать печальной участи гребцов на галере, пользовался особым вниманием.

Они пришли на большую площадь в самом сердце города, где рабам велели сесть на землю. Худой старик с табличкой и пером в руках приблизился к капитану захваченного судна. Жестами приказал тому встать и чем-то вроде мела написал на его одежде цифру. Затем, взяв за руку, повел вокруг площади. Горожане толпились по краям, и те, кто хотел, спрашивали пленника о его возрасте, занятиях и стране, откуда он родом. Старик, говоривший на нескольких европейских языках, переводил ответы. Кое-кто из купцов щупал мускулы невольника или просил его открыть рот, чтобы проверить зубы. Происходящее напомнило Джованни конную ярмарку, которую он видел в детстве, и юношу затошнило.

Эмануил поймал его взгляд.

— Подумать только, а ведь мы, христиане, делаем то же самое с пленными индийцами и мусульманами! — шепнул он на ухо Джованни.

Обведя капитана вокруг площади, старик приказал невольнику сесть, взял следующего, и все повторилось.

Шли часы. Джованни, осознавая собственную беспомощность, с отвращением наблюдал, как юную девушку вели перед мужчинами, каждый из которых пытался ее потрогать. После того как ее ущипнули, шлепнули и пощекотали раз двадцать, девушка забилась в истерике и потеряла сознание. Ее привели в чувство, и представление продолжилось, пока, к вящему удовольствию толпы, она не начала кричать. В конце концов девушку пришлось заковать в цепи и тащить силой, так как она отказалась идти сама.

Джованни повели по площади одним из последних. Многие торговцы и горожане обратили на него внимание, привлеченные его молодостью, благородным видом и крепким сложением.

Ближе к полудню с минарета, возвышающегося над площадью, разнесся звучный, мелодичный мужской голос.

— Это муэдзин сзывает правоверных на молитву, — прошептал Джованни моряк. — Так происходит пять раз в сутки: на рассвете, в полдень, во второй половине дня, на закате и через час после наступления темноты.

Красота произносимого нараспев призыва поразила Джованни, напомнив ему о православных молитвах. Старик и почти все горожане ушли с площади, чтобы помолиться и поесть. Пленников разместили в тени арок, окружающих площадь, и дали им хлеба, воды и фиников. Через несколько часов, закончив послеобеденный намаз, люди вернулись. Старик, схватив за руку невольника с цифрой «один» на одежде, повел его по площади, крича:

— Сколько, сколько?

Он аккуратно отметил на своей табличке номер пленника, цену и имя его покупателя. Еще он написал цену раба на его одежде, прежде чем отвести несчастного к остальным. Джованни заинтересовался и спросил моряка, который, по-видимому, хорошо знал местные обычаи, зачем это делают.

— Как только аукцион завершится, нас отведут к паше, который сможет купить одного из каждых восьми невольников для себя.

— А почему нас привели сюда? — удивился Джованни.

— Потому что на аукционе определяется настоящая цена рабов. Так как паше разрешено купить одного из каждых восьми рабов, нужно знать, сколько они стоят, чтобы вычесть их стоимость из доли добычи правителя.

— Какая точность, — произнес Джованни с насмешкой. — И какое чувство справедливости…

Когда пришла его очередь, он удивился, сколько денег за него предлагают, даже больше, чем за юную красавицу. Позже Джованни догадался, что пираты сообщили старику, что, несмотря на жалкую одежду, он принадлежит к благородному роду, и за него дадут хороший выкуп. Торговцы и богатые горожане спорили, сколько за него можно выручить, если перепродать. В конце концов Джованни приобрел богатый купец-мавр, который занимался тем, что получал выкуп за христианских пленников.

Аукцион закончился перед наступлением ночи. Вскоре муэдзин прокричал призыв к молитве, и толпа рассосалась. Янычары повели пленников в одну из трех тюрем паши в нижней части города, в подземельях которых без света и свежего воздуха постоянно жили несколько сотен рабов. Новичков разделили на группы, тщательно отделив мужчин от женщин, и развели по комнатам, вмещающих в себя до двадцати человек. Им дали хлеб и воду, предупредив, что нужно оставить немного на утро. Стражники разговаривали на странном языке, называемом «франко», — смеси французского, испанского, итальянского и португальского. На этом языке турки и алжирцы общались с рабами, а невольники — между собой.

— Форти, форти! Быстрее. Быстрее! — кричал стражник, открывая дверь в помещение, где Джованни провел бессонную ночь на вонючем гамаке.

Пленников собрали у тюремного входа, а потом отвели в Дженину, величественный дворец паши. Джованни заметил, что среди остальных нет девушки, с которой вчера случился истерический припадок. Вскоре от невольниц до него дошел слух, что бедняжка ночью покончила с собой, удавилась шарфом. От этой новости кровь застыла у него в жилах, но потом, вспомнив похотливые взгляды толстого купца, который ее купил, юноша подумал, что, может, она поступила правильно.

Пленников, как и прежде в сопровождении старика с табличкой, по одному провели перед пашой, сыном Барбароссы. Великого и ужасного пирата в возрасте семидесяти пяти лет вызвал ко двору султан Константинополя. Перед отъездом Хайраддин передал трон своему сыну Гассану, упросив султана Сулеймана назначить его пашой Аль-Джезаира. Гассан, однако, сильно отличался от отца и внешне, и по характеру. От матери-берберки он унаследовал любовь к Алжиру, которую никогда не испытывал его отец, турок по происхождению. На самом деле Хайраддин, прозванный Барбароссой, всегда считал Алжир не более чем стратегически важным местом нахождения своей пиратской флотилии. Ему больше нравилось бороздить просторы Средиземного моря, которое он знал как свои пять пальцев. Хайраддина не интересовала жизнь горожан или вопросы городского планирования. Гассан, не такой кровожадный и вспыльчивый, как отец, не только искренне любил Аль-Джезаир, но втайне мечтал вернуть ему независимость и избавиться от двух тысяч янычар, которые отравляли жизнь самому паше и его подданным. Всего год Гассан правил городом, но уже завоевал уважение населения, состоящего из берберов, арабов, мавров, евреев и христиан-ренегатов, не говоря уже о многочисленных христианских рабах, захваченных в море, и чернокожих невольниках, которых привозили арабы.