— Звонил?! — встрепенулся я. — Он тебе звонил?

Внезапно припомнилось, как накануне исчезновения он что-то лопотал мне по телефону о подруге. Я тогда не придал значения этой невнятице, зацепив лишь краем уха: он подумывает с ней связаться. Но зачем? Нет чтобы мне тогда насторожиться, расспросить. А я лишь посоветовал ему не суетиться и не гнать волну. Ох, черт, сколько же и чего еще утаил от меня этот несчастный дуралей?!

Я насупился и мрачно повторил:

— Значит, он тебе звонил. И что? Говори же, черт возьми, не тяни нервы.

— Он спрашивал о том же, о чем и ты. Когда я видела Тамару? Не звонила ли она мне?

— Чушь! — взорвался я. — Не стал бы он задавать эти бессмысленные вопросы. Он наверняка был в курсе ваших отношений. Да и зачем это ему? Нет, милая, так у нас не пойдет. Или ты выкладываешь правду, или…

Лицо Натальи покорежилось, как от боли.

— Я же говорила, что не поверишь.

— Чего он хотел от тебя?

— Встретиться. Но я не поняла зачем. Он сказал, что разговор не телефонный.

— Черт возьми! — Я опять, не сдержавшись, повысил голос: — Так и буду вытаскивать из тебя клещами? Или ты просто еще раз испытываешь меня на сообразительность?

— Да пойми же! — воскликнула она. — Он изъяснялся какими-то намеками. Я и вправду ничего не поняла. Вроде бы у нее какие-то большие неприятности и он хочет что-то выяснить.

Я поразмыслил минуту и насел на нее:

— Значит, неприятности? Он, часом, не обмолвился, что подозревает в них тебя?

— Нет, — с тоскливой решительностью возразила она. — Да поверь же мне, ради бога.

Похоже, в чем-то Тамара ему все-таки открылась. Но в чем и в какой мере? И какого рожна ему понадобилось звонить Наталье?

— И вы встретились, — провозгласил я утверждающе. — Где и когда?

Она отвела взор и покачала головой.

— Нет, — и завершила обреченно, — я… не пошла.

— Так, ты не пошла, значит. Испугалась, что ему что-то известно. И… — Я замолк на миг и вперился в нее. — И отправила на встречу своего палача.

Она нервным движением потерла кулаком по грудине и подавленно призналась:

— Я попросила встретиться и выяснить, что Борису нужно.

— Повторяю — и больше не стану: что вы с ним сделали?

— Ничего. Ей-богу, ничего, — прохрипела она в отчаянии. — Он сбежал. Сразу же. Завидя Ломова. И никто из нас его больше не видел. Ну бога ради, поверь наконец! — Это звучало уже как заклинание. — Почему не допускаешь, что его разыскали эти… из банка? Может, до него добрались они?

— Нет, — не согласился я, — с банком не вяжется. Никак не вяжется.

— Он мог и от них сбежать. И может, где-то хоронится, боясь навлечь беду на семью. Не знаю. Ничего не знаю. Но ради бога, поверь! Я никак не причастна к его исчезновению. Мы сами ломали голову. И до сих пор я ничего не понимаю. Всеми святыми клянусь!

Святыми? К каким святым она взывала? Потерянный, я хмуро смотрел на нее и осознавал свою полную беспомощность — точно в стену уперся. Верить — не верить? Она права: ни единому слову я уже не верил. Но если она лжет, то явно настроена крепко держать рот на замке, а это тебе не запоры распределительного щита на лестничной площадке. И что дальше? Дальше оставаться здесь было совершенно бессмысленно. Широко распахнутые обворожительные глаза лучились искренностью и всесветной печалью. К горлу подкатила теплая и противная волна. И сделалось еще противней оттого, что я вдруг ощутил, как по-прежнему меня влечет к ней — и как тянет ей поверить.

— Дай бог, — удрученно изверг я, — чтобы хоть сейчас ты не врала. И не дай бог, если ты соврала.

— Гриша, — сказала она с нежеланной сердечностью, — ты убедишься. Ты сам скоро во всем убедишься.

Я ничего не ответил. Медленно прошел мимо, вдохнув напоследок слабый аромат божественных духов, отпер двери — и убрался прочь.

Ее арестовали через три дня, в аэропорту Шереметьево. По подозрению в убийстве некоего Ломова. Во время обыска на квартире обнаружен переделанный газовый пистолет — предположительно орудие преступления. С собой она имела немалую сумму американской валюты. Обо всем этом мне сообщил вездесущий Бекешев. Голос его гудел и раздирал мембрану в трубке:

— Детский лепет! Будто деньги выручены продажей квартиры и прочего движимого и недвижимого имущества. Замыслила, мол, вложить их в какое-то дело за бугром. Но башли, представляешь, бешеные! На несколько порядков выше.

— Как она собиралась вывезти?

— Да, господи, у нее почти вся таможня там в приятелях числится. Нет, что ни говори, темная лошадка. Вот к кому надо было приглядеться, господин Шерлок Холмс. А не по кладбищам бегать.

— С чего ты взял, что она связана с моей историей? — вяло пробормотал я.

— Нюхом чую. Нюхом. Дай срок — убедишься. Что? Что ты там бубнишь? Да ты, никак, не в духе. Не выспался? Или настроение плохое? Что-то ты мне не нравишься, братец кролик.

Настроение?.. Я положил трубку и уставился в раскрытое окно. Небо пенилось густым смоляным дымом. Настроение действительно никуда не годилось — совершенно упадочное настроение. Я прогулялся по квартире, потыкавшись во все углы. И засел на кухне. Бессмысленно пересчитал кусочки рафинада в пластмассовой вазочке. Заварил кофе — что-то он получился слишком горьким и терпким. Включил приемник и попытался вслушаться: «Эхо Москвы» бойко играло в какую-то веселую «угадайку». Помаялся немного, вырубил. Отыскал в кипе старых газет заброшенный сканворд, но через десять минут уныло отставил: элементарные понятия словно начисто стерлись из памяти. Зато в ней, памяти, то и дело всплывала красиво огороженная светлым деревом батарея — и глухой стук шмякнувшегося за нее лже-газовика. Черт побери, зачем я это сделал? По телу пробежал холодный озноб. Я потрогал лоб и дыхнул на ладонь — не заболеваю ли? «Ты мне не нравишься, братец-кролик». Я и сам себе не нравился — и даже очень. Прямо-таки кисейная барышня… кисейная или кисельная? Точнее, наверное, будет — кисельная. Ну и размазня ты, Рогов, кисельная размазня.

Потом в дверь грянул еще один звонок. И объявился милейший Трошев. «Капитан Трошев, помните?»

— Да-да. Разумеется, помню. Есть какие-нибудь новости по делу?

— Видите ли, не могу сказать пока — по делу это, не по делу. Эээ, не могли ли вы подъехать к моргу. Это…

— Нашли?! — просипел я, чувствуя, как куда-то глубоко в желудок проваливается сердце. — Вы нашли его?

— Видите ли, пока не знаем. Какой-то труп обнаружили. В лесу ребятня наткнулась — у них игра там проходила, что-то вроде «Зарницы».

— Мне… мне нужно опознать?

— Знаете ли… — опять протянул он. — Боюсь, опознавать там нечего. Тело пролежало в земле, наверное, больше месяца. Зарыли, видать, неглубоко. И вроде бы дождями размыло. В общем, в безобразном состоянии. Сгнило все, да и бродячие псы постарались. Но, может быть, вы пока что на вещи посмотрите.