Аллен Даллес, бывший шеф ЦРУ, 1965 год

— Готовы ли вы, в случае оперативной необходимости, выступить в роли предателя?

— Если вы считаете, что я справлюсь, я готов.

— А вынесут ли родители, родные? Ведь могут быть публичные разоблачения, суд, телевизор…

Из беседы руководства госбезопасности с разведчиком Тургаем, главным фигурантом операции «Турнир» в августе 1971 года

…В интервью газете «Век» в 2000 году автор ответил, что «дело Пеньковского» будет раскрыто лет через пятьдесят. Подсознательно я лукавил, завышая сроки…

Дальше начинается полумистическая история. Конечно, я не решился тревожить вдову или дочерей Пеньковского. Но очень хотелось почувствовать хотя бы следы их информированности о днях, последовавших в жизни их мужа и отца «после расстрела». Даже получить намек, что в мае после суда он был оставлен в живых.

После появления в еженедельнике «Век» моей версии на «дело» и затем краткого выступления по телевидению в программе «Доброе утро» на эту же тему (а это четыре раза было передано по всей стране) мне позвонили. Честно говоря, я ожидал чего-либо подобного. Кто-то же должен был дать знать со стороны тех, кто был причастен к «делу»?

Звонок был профессиональным по содержанию и на грани полуночи по времени. Старческий голос обратился ко мне по имени и отчеству и молвил:

— Читал вашу статью и видел вас в передаче… Спасибо за добрые слова в адрес нашего общего знакомого… Это очень смело с вашей стороны…

На этом звонок прервался. Я ждал с полчаса продолжения, но тщетно. Через день звонок повторился. И тот же голос сообщил:

— В газете «Комсомольская правда» от 22 февраля 1995 года есть статья о самом маленьком городе России. Возможно, это вас заинтересует…

И снова гудки. Теперь в этот день я не ждал повторного звонка, хотя и надеялся еще на одну «встречу» с незнакомцем.

А пока я обобщил два факта: кто-то, знавший Пеньковского, в иносказательной форме представился мне и почему-то назвал место на карте России. Оба факта были связаны между собой общностью, о которой я мог только догадываться и… смел надеяться. Я дождался утра и, придя на работу, разыскал подшивку нужной мне «Комсомолки». Действительно, там была статья под заголовком «Обнаружен самый маленький город России».

Речь шла… И тут у меня перехватило дыхание! Речь шла о Лихвине, родине моего отца, известного мне еще и потому, что в десяти километрах от него у моей семьи в деревне был дом. Более того, недели через три с началом моего летнего отпуска я окажусь там и смогу посетить Лихвин, а теперь Чекалин в память о юном Герое Советского Союза.

Лихвин (от слова «лихой») был городом с родословной еще времени Ивана Грозного, когда он назывался Девягорском. После войны он окреп, а после девяносто первого года потерял все свои трудовые места, оставив около тысячи жителей без работы, медицины и почти без школьного и профобразования. В этом вопросе городок был с типичной и незавидной долей России двухтысячного года.

Жил он воспоминаниями: случилось так, что в самом маленьком городке России родилась самая мощная русская песня «Дубинушка». Она была написана Василием Богдановым, появившимся на свет в год смерти Пушкина в этом старом городке у истоков древней русской реки Ока. Городок стоял на высоком берегу. Знаменит он был своей лихостью в защите западных пограничных рубежей Руси еще с начала второго тысячелетия. И естественно, меня тянуло туда, а теперь просто неудержимо влекло. После телефонных звонков незнакомого доброжелателя я тешил себя надеждой: предстояла увлекательная встреча с чем-то из истории с «делом».

И вот я уже неделю в деревне. Лил дождь, наконец прояснилось.

Городок я мог видеть с пригорка нашей деревни. Точнее, то место, где он находился. Синеющий горизонт над поймой великой русской реки Оки был изломан неровностями леса. В одном месте с расстояния в десять километров просматривалась ровная линия размером с четверть спички. Это был массив городского парка, из-за которого выглядывал купол местного собора.

Ранним утром автобусом из близлежащего села я добрался до автотрассы, ведущей в Лихвин. Мы ехали со стороны реки, и городок вставал над ней высоким, крутым берегом. Старенький автобус, натужно подвывая, вынес нас наверх и замер на крохотной площади, окруженной старыми зданиями по архитектурному признаку и по ветхости еще времен девятнадцатого века. Обычная картина — магазинчики со всем необходимым и полное отсутствие жителей. Даже зевак.

Хорошо ухоженный маленький сквер обрамлял памятник Ленину. Чуть ниже площади — школа, типичное и хорошо скроенное здание начала прошлого века. К ней я и направился. Как часто бывает в летнее время, там шел ремонт. И местные умельцы, явно из числа родителей, подсказали мне, где найти директрису, с которой я был немного знаком по предыдущим редким посещениям городка в поисках родных корней.

Валентина Николаевна мне обрадовалась, ибо все наши беседы отличались искренним уважением к прошлому и настоящему и ее и моего родного городка. Мы сидели на улице под развесистой яблоней у дома моей собеседницы. Вдалеке синели дали, теперь уже моей деревни, место которой я мог узнать по огромному белому полю с цветущей гречихой. Однажды Валентина Николаевна предложила мне встретиться с фронтовиками и поговорить с ними о моей приверженности к истории Великой Отечественной войны. Об этом я напомнил ей в эту встречу, надеясь выйти в разговоре на след Пеньковского.

— Скажите, Валентина Николаевна, а что если нам устроить беседу, а не только мое выступление? О войне вообще, фронтовой разведке и разведке на войне в целом… Как?

— Вы думаете, так будет лучше? — спросила милая хозяйка, женщина лет шестидесяти с признаками пребывания в этих краях восточных завоевателей.

— Наверно, так будет интереснее. Например, фронтовик расскажет какой-либо эпизод… Затем выступит фронтовой разведчик… Наверно, здесь кто-либо из них живет?

Валентина Николаевна посерьезнела и закивала головой. На ее восточного типа лице появилась тень печали.

— Да, да. Жил… До этой весны жил. Но не фронтовой разведчик, хотя и был участником войны как артиллерист…

У меня все оборвалось: а вдруг это он? И я упустил возможность увидеться с ним? Я растерянно молчал. А Валентина Николаевна, видя такую мою реакцию на ее сообщение, прояснила:

— Он пережил свое восьмидесятилетие и не дожил до дня рождения один месяц… Умер 23 марта — весна тяжелое время для старых людей… Тем более такой сложной судьбы, которая, видимо, была у него…

Я молчал, боясь прервать мысль моей собеседницы и опасаясь, что она назовет имя, которое не имеет отношения к человеку моего поиска. Но все же я спросил:

— Он давно появился у вас здесь, в Лихвине-Чекалине?

— Когда я начала работать в школе, а это случилось в конце пятидесятых годов, его еще не было. Где-то с конца шестидесятых он стал учителем в нашей школе… В старших классах…