живем, лишнее уже. И ноги не ходят и руки не держат». И вспомнила, как вчера утром из рук у нее выскользнул стакан и разбился. Невестке она про стакан ничего не сказала, а собрала осколки и выбросила в мусор, затолкав поглубже.

— Теперь уж скоро Господь приберет. И меня, и Дарью, — успокоила себя Василина и, закрыв глаза, задремала.

Утром Василина собрала свой узел, взяла клюку, без которой на улицу не выходила, и пешком отправилась к самому жалкому своему сыну, Егору. Этот не прогонит. Сам хворый, потому и понимает лучше других, что такое немощь. И душа у него Богу открыта, хоть и партейный.

Глава 9

Чужие немцы и свои полицаи. Тимоха. Тень смерти. Казнь.

А ночью мне приснился кошмар той войны, о которой мне рассказывала бабушка Василина, и который ярко и отчетливо отложился в моем сознании и дополнился тем видением, которые так часто помимо моей воли посещали меня.

Немцы пришли в Галеевку в августе сорок первого. Проехали на мотоциклах по вымершей деревне, согнали всех к правлению колхоза и назначили старосту, которого привезли с собой. К удивлению сельчан, это был Васька Ермаков, исчезнувший куда-то из деревни, как только началась мобилизация. «Мало тебя раскулачили, — подумала Василина, — надо было на Соловки, гниду. А ведь думали, забыл, в колхоз приняли, завфермой поставили. А он затаился, значит, и носил камень за пазухой. Правда что, как волка ни корми, он все в лес смотрит».

Немецкий офицер через переводчика, городского мужчину в галстуке, с кислым выражением лица и высоким, почти бабьим, голосом произнес речь с крыльца, в которой бодро возвестил, что немецкая нация, наконец-то, освободила русский народ от ига советской власти и от колхоза, где нет простора частной инициативе и где ленивый и глупый одинаково получает с умным и работящим. Отныне каждый будет работать в полную силу на себя и Beликую Германию.

Он остановился, наверное, ждал, если не аплодисментов, то одобрения, но все подавлено молчали. А молодка Поля, пастуха Степана дочка, вдруг прыснула в кулак, изо всех сил удерживая смех.

Никто из деревенских, кроме Тимофея, да еще двух мужиков, воевавших в Германскую, не слышал никогда немецкой речи, и сейчас эта речь, лающая, чужая и непонятная, произвела гнетущее впечатление и даже недоумение: зачем этот в сером мундире с блестящими погонами, затейливо сплетенными, как пояски из лыка, с непонятным языком, который должен переталмачивать незнакомый городской, тоже не похожий на своего, человек; зачем здесь эти в сплющенных сверху касках, похожие на бульдогов, по трое сидящих в мотоциклетных колясках, с плоскими автоматами на шеях?

И сразу своя деревня стала неуютной, потому что они, родившиеся и выросшие на этом клочке земли, который назывался Галеевка, уже не были хозяевами.

Дарья, стоявшая рядом с Полей, зло толкнула ее локтем в бок, и та, ойкнув, разом смолкла.

— А кто путет нарушайт великий херманский поряток, путем пороть, — сузив глаза и вглядываясь в баб и мужиков, раздраженно сказал порусски офицер и звучно, наотмаш полосонул себя стеком по лакированному сапогу. Слова он подбирал тщательно и выговаривал их добросовестно, но они звучали на немецкий лад. Зато слово «пороть» он произнес чисто, привычно. И от этого «пороть», и от звука стека по сапогу холодок пробежал по спине.

Внучки Катька и Валька испуганно жались к матери, и Василина, обхватив их обеими руками, подминала под себя, точно курицанаседка, стараясь оградить от опасности, которой еще не было, но которая ощущалась и носилась в воздухе, как приближающаяся гроза.

Удрученные жители расходились по домам. Вскоре с улицы донеслось кудахтанье, возбужденная отрывистая речь, взалив забрехали собаки, дробью пробарабанила автоматная очередь, заскулил чей-то пес, послышался смех. Перепуганные куры, сбитые о места, ошалело носились по деревне, теряя перья.

Набрав по домам яиц и наловив кур, немцы потрещали мотоциклами и уехали из деревни.

Так для Галеевки началась война.

Новое слово «полицай» вошло в деревню, когда Санька Шулепа, Ванька Сычев и Митькацыган прошли по деревне в серой полувоенной форме, офицерских кепочках, добротных сапогах, с повязками на рукавах и винтовками за плечами. Вот она, новая власть. Митька — вор, перед самой войной посадили за кражу зерна. Сенька Шулепа и Ванька Сычев — пьяницы и лодыри, всю жизнь света белого за самогоном не видели. Эти мать родную за стакан водки продадут…

Но если вся работа Сеньки Шулепы и Ваньки Сычева кончалась там, где начинался самогон, то Васька Ермаков, дорвавшись до власти, стал лютовать. По его указке немцы выводили из хлевов скот, выгребали из погребов последнюю картошку, находили и забирали те крохи продуктов, которые были припрятаны для детей и на черный день. Бабы голосили и сыпали на голову Васьки страшные проклятья.

Когда в Галеевке появлялись немцы, хромой Тимоха уводил телку со двора и прятал ее в овраге, в зарослях густого ивняка и кустарника, простаивал в ключах часами, пока опасность пройдет стороной.

Первое время Тимоха гонял корову в лес, подальше от греха, — в овраге оставлять боялся, знал, что всякий местный, если будет искать, овраг обшарит обязательно. И верно! Васька Ермаков сразу бросился в овраг и добросовестно мял папоротник сапожищами в поисках следов. Через неделю опять облазил овраг и опять ничего не нашел. Хитрый Тимоха снова угнал корову в лес. А когда Ермаков привык к мысли, что коровы нет, Тимоха оборудовал укрытие в овраге так, что можно было пройти рядом и ничего не заметить. Правда, приходилось мерзнуть в ключах, но ради спасения Белки можно было потерпеть. Тимоха все рассчитал. Даже если бы корова замычала, то звук, пройдя по кольцу рва, затерялся бы и пришел, как бы, из деревни. К счастью, умница Белка, будто, понимая свое значение для хозяев, тихо ворочала скулами, сжевывая ветки, которые Тимоха беспрерывно подсовывал к ее морде, да изредка переступала ногами по сырому настилу, и ее огромные глаза словно говорили: «Не бойся, хозяин, не выдам».

Не было еще случая, чтоб паршивая овца, Васька Ермаков, взял верх над Тимохой там, где требовалась смекалка.

В деревне еще помнили случай, когда щуплый Тимоха на спор поставил «на попа» двухпудовик, чего не смог сделать здоровый, как деревенский бык Пахом, Ермаков. Тогда они оба были парнями и ходили в женихах, хотя Васька был Тимохе не чета, щеголял в сапогахбутылках и красной плисовой косоворотке, а Тимоха шмурыгал в лаптях и драных портках. Тимоха «уступил» Ваське пробовать первому. Васька надул шею, напыжился, как клоп налился