Мне уже казалось, что я сплю, словно весь день был каким-то кошмарным сном, и если мне удастся открыть глаза, я проснусь в хэмпстедской спальне, но глаза мои были широко раскрыты, и я оглядывалась по сторонам, не зная, куда идти. Девушка в том рассказе услышала голос: «Это не сон и не смерть. Это тайный мир». И тогда она увидела у омута ребенка, маленькую слепую девочку, — ей было года два, не больше, — пытающуюся отыскать дорогу. Девушку охватила жалость, она подошла к ребенку, наклонилась и закрыла руками глаза девочки, а убрав руки, девушка из рассказа поняла вдруг, что смотрит на себя саму в двухлетнем возрасте, когда умерла ее мать.

Увы, я не видела никого — только темные деревья и темную воду. Мне не было никакого смысла плестись к краю омута. Я не обрела саму себя, как девушка из рассказа Дафны: я заблудилась и осталась одна, не понимая, что я здесь делаю. Даже своего отражения в воде я не могла видеть из-за избытка влаги в воздухе и недостатка света. И тогда меня охватила паника, не потому даже, что я не могла выбраться из леса (хотя ему, казалось, не было конца), а из-за того, что пришла сюда, — зачем и что я хотела здесь найти? Какое-то безумие: смотреть на свое отражение и надеяться отыскать некий смысл в подобном месте. Сумасшествие не в самом факте моего прихода сюда, но во всем, что привело меня к этому: в поисках писем Дафны и корреспонденции Симингтона, в хоуортской авантюре на пару с Рейчел, в желании подружиться с ней, вызванном одиночеством. А когда я выходила замуж за супруга Рейчел (каким он мне по-прежнему и представлялся, если уж свести воедино все мои комплексы), что, черт возьми, владело мной тогда? Но разве могла я предположить, что такое случится? Мы ведь даже перестали разговаривать друг с другом! Он хранил от меня свои секреты, а я — от него: до сих пор не рассказала ему о визите Рейчел, не говоря уж о поездке с ней в Хоуорт. Выходит, я вела себя столь же скверно и неразумно, как и он.

И когда я подумала о Поле, паника начала стихать, я лишь чувствовала невероятную усталость, мне даже хотелось, как той девушке в рассказе Дафны, прилечь прямо здесь и немного поспать. Конечно, я не испытывала таких чувств, как эта девушка, — ее переполняло ощущение чуда, единства с лесом и небом и со всем миром вокруг нее, я же понимала лишь, что выбилась из сил и не могу идти дальше. Здесь было бы так спокойно, если бы мне удалось преодолеть страх перед темнотой и летучими мышами. «Будь я на твоем месте, ни за что бы здесь не осталась», — услышала я тихий голос, ласковый, как мамин, и попыталась не уступать страстному желанию закрыть глаза и прилечь на землю. Но это оказалось невозможным, все равно что стараться держать глаза открытыми на автостраде, когда за рулем кто-то другой, а тебя неудержимо клонит в сон…

Так что, по всей видимости, я все же заснула, хотя и не помню того момента, когда легла на землю. Вероятно, я видела сон — какую-то женщину у омута в ореоле темных, а не светлых, как у Дафны, волос, обрамляющих ее лицо. Она улыбнулась мне и сказала:

— А вот и та, что улизнула.

— Но я здесь. Я никуда не убегала.

— Обязательно убежишь, — сказала она.

— Я хочу остаться здесь. Мне некуда больше идти.

— Тебе нужно найти свое место.

И тут раздался пронзительный вопль. Кричала не она и не я, потому что я услышала его, уже проснувшись: то был резкий таинственный крик откуда-то из чащи леса.

— Какое-нибудь животное, — громко сказала я себе, чтобы убедиться в том, что не сплю, и заставила себя подняться с земли.

Взошла луна, не полная, а полумесяц, светивший на безоблачном небе так ярко, что я смогла отыскать тропинку, ведущую назад, к побережью. И я пошла по ней на звук волн, чтобы снова не заблудиться. Найти дорогу теперь уже не так трудно, главное — сохранять спокойствие, повторяла я себе на ходу, стараясь смотреть только вперед и не обращать внимания на тени деревьев и корни рододендронов. В конце концов тропинка слилась с другой, более широкой, шум волн нарастал, и вот наконец я снова увидела пляж, блеск луны на воде и пену прибоя на гальке.

В егерском домике горел свет, и я засомневалась, сумею ли пройти четыре мили вдоль вершины утеса, не могла решить, страшнее ли это перспективы стучаться в дверь и просить помощи у незнакомых людей. Мне пришло в голову, что если бы я была героиней романа Шарлотты Бронте, к примеру «Джейн Эйр», этот стук в дверь привел бы к ошеломляющему повороту: на сцене появляется мой ранее незнакомый родственник, кузен, с помощью которого я позднее раскрываю тайну моего детства. Такая возможность казалась мне соблазнительной, но маловероятной, да и не настало ли время прекратить воображать себя героиней чужих историй? Моего отражения не было в омуте леса Менабилли: никакого зеленого лица призрака, фантома в саване волос, — лишь болотная ряска. Время, проведенное в лесу, не открыло мне в себе ничего нового, помимо топографического кретинизма.

Но по крайней мере тропинка, ведущая в Фоуи, была ясно видна при свете луны, она была хорошо протоптана теми, кто шел по ней до меня. И я вновь отправилась в путь, карабкаясь вверх по скользким ступенькам, по которым спускалась сегодня, и вот наконец вышла на открытое пространство: справа — море, слева — поля и огромное звездное небо над головой. Внезапно я ощутила прилив бодрости, страх отступил. Раньше я была одна-одинешенька и не знала, куда иду, а теперь возвращалась в гостиницу, не имея, правда, ни малейшего представления, ждет меня там Пол или нет. Да и не так уж это важно. Я словно подвешена во времени, утратила все связи с окружающими, совершенно свободна. И тут я пустилась бежать вниз по склону, рассекая теплый воздух августовской ночи, так что ветер засвистел в ушах. Ноги ступали твердо, в них вернулась сила, а на сердце стало вдруг так легко, что, казалось, я вот-вот оторвусь от земли, за спиной распустятся крылья, и я перемахну через верхушки утесов и взлечу высоко в темное небо над океаном.

Ньюлей-Гроув, декабрь 1959

Дафна приехала в три часа, как и было договорено, взяв такси на станции, и стояла на пороге, нервничая и стесняясь, будто шестнадцатилетняя девушка. Конечно, это было нелепо, но встречи с мистером Симингтоном она ожидала так долго — их переписка продолжалась почти два с половиной года. Дом выглядел солидно — викторианская вилла из красного кирпича с окружающим ее большим садом, разросшимся настолько, что деревья сплелись ветвями, не похожим на своих аккуратно подстриженных соседей. Плющ полз вверх по фасаду, его усики достигали крыши, переплетаясь с диким виноградом. Опавшие листья, пропитанные влагой и скользкие, так и лежали неубранными на подъездной аллее, а дом в ранних сумерках серого зимнего дня с окутанным темными облаками небом казался таким же продрогшим, как сама Дафна.

Прошло несколько минут, прежде чем в доме откликнулись на ее стук, хотя она слышала движение внутри: открывались двери, скрипели полы под чьими-то ногами. Дафна попыталась позвонить в колокольчик, но он, по-видимому, был сломан, и она постучала снова, на этот раз сильнее, ощущая костяшками пальцев отслаивающуюся черную краску. Дверь наконец отворилась, и появился мужчина, мистер Симингтон, как предполагала Дафна, в очках, с густой шапкой седеющих волос.