Во второй половине октября Ларго Кабальеро начал издавать указы по расширению мобилизации, чтобы усилить оборону Мадрида; однако большинству населения столицы все еще казалось, что война идет где-то далеко. Милицию критиковали за «чрезмерное караульное рвение» в столице и за уклонение от отправки на фронт, но она не обращала внимания на официальные коммюнике. Сам премьер-министр не мог забыть старого соперничества и отказывался отправлять строителей из ВСТ на рытье траншей из опасения, что они перейдут на сторону НКТ. Однако наступление националистов развивалось так стремительно, что 18 октября, когда Кабальеро попробовал дозвониться командиру республиканцев в Ильескас, трубку там снял командир националистов, только что занявших город.

Из всех правительственных постановлений тех дней наиболее далеко идущие последствия имел указ от 18 октября: в нем говорилось о формировании «смешанных бригад» по 4 тысячи человек в каждой. Он не был немедленно исполнен и тем не менее стал первым крупным шагом от милицейских колонн к настоящей армии. В бригаду должны были входить четыре батальона и артиллерия поддержки[436]. Через несколько дней в Альбасете были сформированы XI и XII Интернациональные бригады под командованием Клебера и Лукача. Вскоре у республики набралось 80 тысяч защитников, большинству которых предстояло оборонять Мадрид.

Александр Родимцев[437], один из главных командиров в Сталинградской битве шесть лет спустя, описал свое прибытие на Мадридский фронт в тот зловещий момент. Он приехал из Альбасете на грузовике: на каждой остановке в пути деревенские мальчишки восторгались его формой и гладили его кобуру. Когда начался воздушный налет на колонну, все выпрыгнули из кузовов, бранясь на разных языках.

В Мадриде Родимцев явился в Военное министерство в сопровождении переводчика. Его направили к генералу Посасу, командующему Центральной армией, вскоре вступившему в компартию. Посас предупредил его о слабости дисциплины в милиции: солдаты самовольно уходили с фронта домой. Родимцев побывал на передовой, где встретил молодую пулеметчицу и анархистских подрывников dinamiteros, увешанных гранатами. Один из них, требуя у него документы, выпалил из пистолета в воздух.

Родимцева приписали к бригаде Листера, штаб которого располагался в брошенной деревне. У части штабных была сиеста, другие пели на лугу грустную песню. «Листер был приземистый и смуглый, – пишет Родимцев. – У него был высокий выпирающий лоб, длинные черные волосы с выгоревшими кончиками. При улыбке на щеках появлялись ямочки, лицо становилось добрым, почти детским. Он сказал по-русски с легким акцентом: «Привет, Пабло, я тебя ждал. Утром мне позвонили и сказали, что ты выехал». Он представил меня своему комиссару и офицерам. Они хлопали меня по плечу и трясли мне руку. Все могли кое-как говорить по-русски: «Иди сюда. Попей кофе. Возьми сигарету». Листер шепотом предупредил Родимцева об осторожности: вокруг кишели люди из пятой колонны[438]: авторство этого выражения приписывают генералу Моле, якобы сказавшему какому-то журналисту, что на город наступают четыре его колонны, а в самом городе притаилась «пятая колонна» сочувствующих, готовая восстать.

Националисты наступали так быстро, что 21 октября, через три дня после взятия Ильескаса, колонна Хелли де Телла, поддерживаемая кавалерией Монастерио, заняла Навалькарнеро – до Мадрида оставалось всего 30 километров. Милиция бежала от легких танков «Фиат Ансальдо», бросив свои траншеи в три ряда к западу от города.

В своих окончательных приказах по атаке на Мадрид Франко подчеркивал необходимость сосредоточения сил. 23 октября «Юнкерсы-52» бомбили Хетафе и впервые – сам Мадрид. «Из города бегут все, кто может бежать, – записал на следующий день в своем дневнике Кольцов. – Бегут всеми способами высокие чиновники и богачи. Осталось только четыре-пять корреспондентов. Вечером на улицах хоть глаз выколи. Всюду патрули, проверяют пропуска, стало опасно ездить невооруженным. Неожиданно приехал из Парижа Арагон, с ним Эльза Триоле»[439].

Еще через четыре дня националисты взяли Торрехон-де-Веласко, Сесенью, Гриньон. 28 октября Ларго Кабальеро, выступивший с удивительным радиообращением, призванным поднять боевой дух, раскрыл планы республиканцев: «Слушайте меня, товарищи! Завтра, 29 октября, наши танки и артиллерия откроют на заре огонь по противнику. Затем наши самолеты сбросят на них бомбы и расстреляют из пулеметов. Во время атаки с воздуха наши танки ударят по самому уязвимому флангу неприятеля, сея в его рядах панику… Теперь у нас есть танки и авиация! Вперед, товарищи фронтовики, героические сыны рабочего класса! Победа будет за нами!»[440]

Следующим утром, как он и сказал, 15 танков Т-26 под командованием красноармейца Павла Армана атаковали Сесенью: это было острие первой смешанной бригады Листера. Павел Арман был любителем риска, в Испании он проявлял героизм, позднее был арестован сталинской властью; погиб в бою (под Ленинградом. – Прим. пер.)[441]. Экипажи танков состояли в основном из русских инструкторов, их испанские ученики исполняли роль стрелков.

Застигнутая врасплох пехота националистов отступила, кавалерия Монастеро понесла серьезные потери. Но отряд «регуларес» поджег при помощи самодельных зажигательных гранат три танка, пятую часть танков Армана. Этот бой был объявлен победоносным, Арман удостоился звания Героя Советского Союза – однако на деле атака завершилась полной неудачей, так как люди Лестера не сумели или не захотели догнать ушедшие вперед танки. Присутствовавший при этом Кольцов попытался понять, что пошло не так. «Листер стоял в двери домика в Вальдеморо и ждал возвращения группы. Он, морщась, объяснил, что сначала его подразделения двигались хорошо, но через полтора километра устали и сели. Потом они кучками рассеялись среди холмов. Потеряв из виду танки, пехота на главной оси остановилась, потом двинулась дальше, достигла Сесеньи, наткнулась там на слабый огонь и повернула назад… Пока танкистов поздравляли, бинтовали и кормили, они тихо спрашивали, почему от них отстала пехота»[442].