Он поискал Соню по дому и во дворе, постаравшись не попасть на глаза играющим в саду мальчикам, потом вернулся в гостиную, где за столом, откинувшись на стуле, подремывал пьяненький отец. Устроился напротив, вперив озлобленный взгляд в новую жертву. Проклятая ведьма никуда не денется, а истинный виновник его несчастий – вот он, сидит напротив и спокойно дрыхнет, не удосуживаясь исправлять свои ошибки!

Да и возможно ли их исправить? Нет, слишком поздно! Их семья давно распалась. Это он бросил жену и сына, положив начало всем несчастьям, разрушившим иллюзии и мечты. Из-за этого морального урода мать так и не смогла полюбить единственного ребенка, потому и должна была кануть в вечность.

Горькая мысль отдалась болью в сердце, и на глазах у Феди выступили слезы. Он сморгнул, теплые капли покатились по щекам. Почувствовав солоноватый привкус на губах, Федя подумал о том, что этот мирно посапывающий оборотень, который всю жизнь думал только о себе, не стоит его пролитых слез. Что ж, так называемый отец, настал и твой черед: счастье от тебя отвернулось окончательно.

Внимание Феди привлек нож, которым совсем недавно нарезала торт Соня. Он отложил ножницы, все еще сжимаемые посиневшими от напряжения пальцами, и направился к раковине, где возле мойки обычно лежали резиновые перчатки Сони. Вот и они, аккуратности мачехе не занимать. На том и погорит.

Натягивая на ходу перчатки, он в раздумье подошел к столу и, взяв нож, повертел его в руках. Широкое длинное лезвие с крошками торта и крема отразило улыбающееся лицо и прищуренный взгляд, полный решимости выполнить давно задуманное.

Нож мягко вошел между ребер по самую рукоятку – прямо в сердце. Федя рассчитал верно. Отец только охнул, успев удивленно посмотреть на сына выпученными глазами, затем перевел взгляд на роскошный лепной потолок, да так и застыл, словно любуясь мудреными золотыми вензелями.

Федя с неприязнью всматривался в побледневшее и отчужденное лицо человека, который когда-то был его отцом. А может, и не был, но даже не подозревал об этом. Синеющие губы приоткрытого рта словно пытались выдохнуть слова упрека или уверения в любви, но застыли, не успев ни солгать, ни спросить: «За что?!»

Отец так и не узнал, почему сын ненавидел его, позволяя любить себя, но при этом дичась и отстраняясь. А ответ был так прост и очевиден: вот если бы его так же любила мать…

И снова Федю охватило неописуемое чувство свободы. Как же это легко! Даже неинтересно. Так просто убить, и сложно уйти от возмездия. Но только не для него. На этой охоте он убивает сразу двух зайцев: избавляется от уже осточертевшей своей назойливостью лживой любви отца, а также подготавливает жертву, на которую повесит всех собак, избавив себя от возмездия. И никто не спасет эту овцу, обреченную на заклание. Ловушка расставлена, труп – приманка. Теперь остается дождаться возвращения Сони, наверняка глубоко упрятавшей в душу обиду – люди так предсказуемы, а особенно она, – и обвинить ее в преступлении.

Пообещав мальчикам по огромной чашке любимого ими ванильного мороженого с шоколадной крошкой, Федя запустил детей через черный ход, и те с шумом помчались к себе наверх в ожидании лакомства. Немного снотворного в мороженое – и свобода перемещения Феде обеспечена. Дождавшись, пока мальчики уснут, он запер дверь их комнаты на ключ и спустился вниз. Закрывшись на щеколды, чтобы приход Сони не оказался для него внезапным, уселся напротив отца и задумался.

Как доказать, что именно Соня убила мужа? Размышления прервал истошный вой Марты, которая, почувствовав беду, посчитала своим долгом оповестить о ней всю округу. Федя усмехнулся: теперь этой дуре не сможет помочь никто. Достав из тайника на высоком шкафу заветную банку с зельем, он отсыпал немного в ладонь и вышел во двор. Собака мигом убралась в будку, продолжая подвывать и со страхом глядя на приближающегося мучителя.

– Ко мне! – приказал Федя.

Марта нехотя выбралась из своего укрытия. Густая шерсть ее вздыбилась от ужаса.

– Ко мне! – повторил он грозно.

И собака сдалась. Трясясь как в лихорадке, она подтащила безвольное тело к ногам палача и задрала голову, пытаясь снова завыть. Но Федя сдунул ей в морду порошок с ладони, и Марта словно подавилась чем-то. Ослепшие глаза заслезились, из пасти вывалился онемевший язык. Собака рухнула на бок и захрипела. Накинутая на шею цепь прекратила мучения страдалицы. Оттащив коченеющий труп в дальний угол сада, Федя вернулся в гостиную и продолжил прерванные размышления.

Интересно, что бы сделала Соня, если бы и в самом деле убила? Ведь могла же она это сделать в пылу, разозлившись, под воздействием сильнейшего стресса, то есть в состоянии аффекта? И убежала бы куда-нибудь подальше от содеянного? Вряд ли. Эта чокнутая отправилась бы прямиком в полицию и призналась в убийстве. Раскаянием и добровольным признанием сняла бы с души груз вины, навлекая на себя наказание, которое и успокоило бы ее совесть.

Ни один нормальный человек не в состоянии справиться с чувством вины. Для основной массы людей это непосильный груз, который нужно тащить на себе всю жизнь. И чем больше и глубже это обоснованное чувство, тем тяжелее и невыносимее гнет, который сковывает, прижимает к земле и крадет волю. Но самое главное – он лишает жизнь радостных красок. А обесцвеченное и безвкусное существование под страхом неминуемого разоблачения рано или поздно заканчивается сумасшествием.

Это что же получается – в недалеком будущем Федю ждет психушка? Ну уж нет! Кого угодно, только не его! Недаром же он изучал психиатрию. Поэтому Федю голыми руками не возьмешь: ему доподлинно известно, как избавляться от чувства вины, и никакие душевные и физические страдания его не сломят. Он умеет извлекать из своей ранимой души осколки грехов. Нужно только поделиться своей виной и ответственностью с другими, к примеру, с близкими родственниками, которых всегда есть в чем обвинить, было бы желание. А еще приплести обстоятельства, из-за которых практически не было выхода – и вот уже собственная вина размылась, стала почти невидимой.

Есть и другие способы избавления от вины. Например, если учесть, что добро и зло всегда относительны, то всегда можно найти точку зрения, с которой содеянное тобой окажется не злом, а добром. Стоит лишь иначе посмотреть на свое преступление, и непосильный груз сам спадет с плеч.

Можно также переменить точки приложения чувств. Представить, что тобой манипулируют. Например, те же правоохранительные органы. Им явно выгодно и твое горе, и самоуничижение, и самобичевание. Они умело планируют твои реакции и заставляют тебя вести себя так, как надо им. Вот и стоит переключиться на этих манипуляторов, обратив свой гнев против них и оставив в покое себя, любимого и невинного.

И вмиг желание раскаяться и искупить свою вину испарится, словно его не было вовсе. Исчезнет гнев, а с ним и чувство вины покинет душу навсегда. Но если кто и пожалеет о них, то только не Федя.

Так что там у нас с легендой о Сонином тяжком грехе? Значит, непременно помчится в полицию? А там хоть один да найдется не в меру дотошный и ретивый служака, который заподозрит что-то неладное, потянет за невидимую ниточку и постепенно распутает весь клубок хитросплетений Феди. Поэтому от Сони требуется чистосердечное признание, которое она напишет собственноручно с его помощью.