Несколько дней он проспал, просыпаясь лишь для того, чтобы попить, поесть, облегчиться, да помахать руками и ногами. Это медведь по весне выбирается из берлоги так, словно и не провалялся в дремоте полгода, еще несколько дней может и не есть после пробуждения, а человеку следует разгонять кровь по жилам и разминать суставы каждое утро, смеялся когда-то старый Дилис. А то однажды проснешься, а руки и ноги тебя уже не слушаются. И вот еще, что ты должен знать, парень. Будешь добывать еду, а в этих лесах, если без охоты, только бурундук тебя выручит, не усердствуй. Не бери все. Половины тебе хватит. Понятное дело, что зверек мстить не будет, да и слезами обливаться не станет, не верь охотничьим байкам, но не бери все.

– Почему? – спросил его тогда еще совсем маленький Тис.

– Даже не знаю, – задумался Дилис, тоже маленький, но маленький от старости, седой и узловатый словно вывороченный из земли и обглоданный корень. – Понимаешь… Последнее забрать – это… как убить. Как убить беззащитного. Или не беззащитного, но случайного человека. Нутро от этого портится. Не, даже с порченным нутром можно жить, но такая жизнь не по мне.

– А как определить, когда можно убить, а когда нельзя? – прошептал, затаившись, Тис. – Как узнать, беззащитный человек или нет? Случайный или неслучайный?

– Никак, – пробормотал Дилис, отвернувшись от крохи, который хоть и прожил со стариком уже почти два года, но все одно – крохой и остался, потому как и восьми лет ему еще не было. А когда пришел к Дилису впервые – до шести оставалась пара месяцев. Как же он добрался до него?

Уже выспавшись, стараясь не шевелиться без нужды, дышать размеренно и ровно, чтобы боль не разыскала его, хотя она уже была рядом, начинала жарко дышать в ухо и прихватывать мальчишку железными пальцами за запястья, Тис лежал в кромешной темноте и тишине и вспоминал. Наваливший снег не только защитил его от холода, но и скрыл от лесных звуков, и теперь Тис, чтобы не остаться наедине со своей болью, то ли пытался вспомнить, то ли понять, как же он тогда добрался до Дилиса? Как же он добрался до Дилиса после того страшного дня, когда его отец застыл, вглядываясь в идущих со стороны поселка людей и в дым, поднимающийся за их спинами. Оглянулся, посмотрел на изгиб Курсы, огибающий единственное лысое место между Маолским водопадом и Амхайном – Бейнскую заветрь, разглядел и там ладью и отряд незнакомцев в два десятка или больше воинов у окраинной наледи. Весна только начиналась, зима была теплой, и Курса так и не встала, хотя сугробы по ее берегам намело вдосталь, но снега на заветри почти не осталось, выдуло. Бейнский лес стоял с востока и юга, черная река подмывала заснеженный берег с севера и запада, за рекой высились горы Айслинг и Бейнская долина, в которой лежали руины великого Бейна, но бежать было некуда. Только три месяца назад родители Тиса прибыли в этот забытый край. Рассчитывали хотя бы на полгода покоя, прослышав о смерти старого кузнеца в глухой стороне и выкупив у мытаря купчую на заброшенную кузницу, не справляясь о том, в каком она состоянии, разграблена ли или нет. Кузница оказалась в порядке, и маленький домик стоял себе неизгаженным, с почтением относились жители деревни к кузнечному промыслу, но уж очень боялись огня от горна, так что настояли когда-то, чтобы кузнец строился на отшибе. Хотя, может, резон в этом и был, ветер дул на вершине заветри, не переставая, искры то и дело взлетали над трубой, но дым за спинами незнакомцев происходил не от этих искр. И все же ветер был сильным и обжигал холодом самого Тиса и развевал вихры его отца, который громко позвал его мать и только после этого спросил сына, спрятавшегося от незнакомцев за ящик с углем:

– Когда трогал нож?

– Давно, – надул губы маленький Тис. – Когда староста приходил с сыном. Он хвастался своим ножом, а я показал… наш.

– Я же говорил, не высовываться из кузни, – покачал головой отец. – В поселке никто не должен был знать, что у нас есть сын.

– Я ему сказал, что я твой племянник, – признался Тис. – И староста меня не видел. Племянник – это же не сын? Но он дал честное слово, что никому не расскажет. А то я с ним не буду больше играть…

– Да, ты не будешь с ним больше играть, – вздохнул отец и посмотрел на подошедшую мать, которая протягивала ему сверток. – Две недели. Быстро они добрались.

– Когда-то это должно было случиться, – ответила она отцу.

Он вздрогнул. Теперь Тис отчетливо вспомнил, что его отец вздрогнул. Нет, об этом еще нужно было подумать, вспомнить что-то еще, он помнил многое, не все со словами, но картинами, пожалуй, где-то со своих лет двух, а обрывочно и еще раньше, но в тот момент его отец вздрогнул впервые. Не из-за десяти идущих со сторона горящего поселка и еще двух десятков поднимающихся от берега, к ним уже можно было привыкнуть, они шли медленно, наверное, чтобы подойти к кузнице одновременно. Отец Тиса вздрогнул из-за того, что мать Тиса ответила ему. Они же никогда не разговаривали. Разговаривали с Тисом, говорили что-то вслух, бормотали себе под нос, но никогда друг с другом. Точнее – отец Тиса бормотал что-то себе под нос, говорил иногда вслух, беседовал с Тисом, но мать – никогда. Она говорила только с Тисом. Было отчего вздрогнуть.

Отец Тиса взял нож в руки, сбросил с плеч котто, задрал рукав на левой руке и стал что-то делать там с ножом. Мать Тиса присела перед сыном, поймала его лицо в ладони, не дала ему смотреть на то, что делал отец. Прошептала чуть слышно:

– Не нужно было этого делать. Я рассчитывала, что у меня есть несколько лет. Жаль. Теперь тебе будет нелегко.

– Что нелегко? – хрипло спросил Тис, думая, что легко ему никогда и не было.

– Все, – вздохнула она, улыбнулась, хотя слезы уже катились из ее глаз, и повесила ему на плечо тяжелую сумку, которая, кажется, была у нее готова во всякий миг. – Здесь еда на первое время и еще кое-что. Я очень хочу, чтобы ты был жив и здоров.

– Вот, – рядом присел побледневший отец и, перемотав почему-то влажной тряпицей сверток, тоже засунул его в сумку. – Спрячь так, как не прятал ничего и никогда. Если не будет другого ножа, грызи зубами то, что нужно отрезать, но этот нож не разворачивай. То, что я рассказывал, не было сказкой.

– Ничего не было сказкой, – кивнула мать. – У нас осталось несколько минут. Ты все знаешь, даже то, чего пока не осознаешь. В твоей сумке в кисете собраны ключи к мудрости, откроешь их один за другим. В любом порядке, но не сразу, а когда подрастешь и станешь сильным. Повесишь этот кисет на грудь, чтобы не потерять, и будешь носить, пока он не опустеет, и по мне так он важнее любого ножа. Но это все потом. Сейчас запомни самое главное. Когда все закончится, возьми одеяло, если оно найдется, и иди к воде. Пройди к пристани, выбери лодку помельче с коротким веслом, сядь в нее и оттолкнись от берега. Греби вниз по течению, но лишь до темноты. Потом можешь поспать. Лучше лежи в лодке до следующего полудня. Потом смотри на правый берег. Ближе к вечеру должен разглядеть поваленный кедр. Его корни в воде, а ствол лежит на склоне гранитного холма. Там – греби к берегу, лодку не оставляй, оттолкни ее. Выбирайся к верхушке холма, там найдешь узкую тропку. Иди по ней. Так, как я учила. На шаг в сторону. Понимаешь?