– Ты мне никогда не говорил: «Я тебя люблю».

– Ты мне тоже никогда не говорила…

– Ладно… – Вздох. – Я тебя люблю, Александр. Это там опять мышь бегает?

– Ты что… Она столько конфет съела, что ей хватит на всю неделю.

– Ты заметил, что я перестала носить накладки?

– Ну… да.

– Доволен?

Она протягивает руку и водит пальчиком по его лицу. Обыкновенные разговоры: пьеса, мышка, следующее свидание… Он берет ее руку и целует пальцы один за другим.

Александр так и не успел сказать, как ее любит.

Когда прощались на яхте, она сказала:

– Мы вернемся в августе… Ты будешь ждать?

– Конечно!

– Я пошлю тебе телеграмму, как только смогу… И письмо…

В Генте молодой человек незаметно для матросов и гостей сошел на берег, но, уходя, все же обернулся. Последнее, что запомнил, – воздушный поцелуй, который она послала ему, стоя у того самого окна.

– Я навел справки о счетах доктора Морнана, – сообщил журналисту Ремийи. – Внешне все выглядит вполне логично: он много работал, много получал и много тратил. Затем я занялся наследством, которое досталось Обри. Твой капитан получил его от дяди. Тот тоже бывший моряк, оставил службу, занялся коммерцией в колониях, не то чтобы с большим размахом, но вполне достойно.

– То есть Раймон Обри чист? – нетерпеливо спросил Видаль.

По задумчивому выражению лица Ремийи он сразу же понял, что его друг сказал не все.

– Я проверил еще кое-что, – сказал архивист. – В конце 1911 года твой капитан ни с того ни с сего занялся биржевыми спекуляциями и стал покупать большое число акций. Недешевых акций, замечу. И это было до того, как он получил наследство.

– Интересно… – уронил Видаль. – Конец 1911-го – как раз тогда, когда Жозеф Рейнольдс начал судиться с газетой, обвинившей его в убийстве жены.

– А капитан дал показания в его пользу, – усмехнулся Ремийи. – Мое мнение – Обри пырнули ножом не зря. Поговори с ним, пока он еще жив… и пока до него не добрались, потому что завтра может быть поздно.

– Спасибо за совет, старина, – улыбнулся Видаль. – Но ведь к раненому никого не пускают.

Репортер дружески попрощался с архивистом и поднялся к себе в кабинет, после чего снял трубку телефона.

– Госпожа баронесса? У меня есть новости. У вас тоже? Приехать к вам? Хорошо, сейчас буду.

Однако Видалю не удалось покинуть здание редакции так быстро, как он того хотел, потому что на выходе из здания к нему подошел низкорослый брюнет с высокомерным лицом и неприязненно посмотрел на него снизу вверх. Левую руку брюнет держал немного на отлете, что наводило на мысль о недавнем ранении.

– Мсье Видаль? Пьер Видаль?

– Да, – кивнул журналист.

– Граф Никола де Сертан, – церемонно представился человечек. Но руки не протянул. – Вы имели несчастье побеспокоить мою жену, хотя я просил вас не делать этого. Вы довели ее до слез! Она вернулась сама не своя после разговора с вами, и…

– Сударь, – перебил его Видаль, – у вас неверные сведения. Я вовсе не разговаривал с вашей женой. Насколько мне известно, мадам Корф, которая ведет расследование, встретила ее в доме, куда приехала беседовать с совершенно другим свидетелем. Мадам Корф, как я понял, обменялась с мадам графиней несколькими фразами, и на том дело кончилось.

– Мне известно, что вы, журналисты, весьма изворотливый народ, – уже угрожающе заговорил человечек, – но я не позволю ни вам, ни мадам, о которой вы упомянули, нарушать покой моей семьи. Я уже говорил вам это и повторяю: оставьте мою жену в покое!

– Иначе что? – с вызовом откликнулся Видаль.

– Иначе вам придется иметь дело со мной, – сердито ответил граф.

– Жду не дождусь, – ухмыльнулся репортер. И, смерив собеседника насмешливым взглядом, куда более обидным, чем все слова, удалился.

Баронесса Корф сидела в гостиной, под самым большим витражом. На столе перед ней лежал открытый блокнот, но она даже не смотрела на него.

– У меня есть новости, – повторил Видаль и рассказал о капитане Обри и Морнане, а также о визите мужа Жюли.

– Значит, Жюли очень расстроилась после разговора с Эттингером? – усмехнулась Амалия. – Впрочем, неудивительно. Сейчас придет инспектор Бриссон, и мы кое-что обсудим.

– Инспектор Бриссон? – Видаль внимательно посмотрел на баронессу. И та пояснила:

– Поскольку мы расследуем убийство, я решила, что без инспектора нам не обойтись. В конце концов, именно ему придется арестовать убийцу, мы-то с вами не имеем таких полномочий.

– Не понимаю… – задумчиво проговорил Видаль после паузы. – Так убийца все-таки не Жозеф Рейнольдс?

– Да, я почти уверена, – отозвалась Амалия. – Помните, что я говорила в самом начале? Семнадцать человек на яхте, среди них одна жертва и один убийца. Мне следовало сразу же додуматься до этого.

– Простите? – изумился журналист.

– Шантажист… – обронила баронесса, и глаза ее сверкнули. – Конечно же, там находились не только убийца и жертва, но и шантажист. Потому что яхта – замкнутое пространство, и скрыть что-либо в таком пространстве невозможно, что бы там ни утверждали господа писатели. Некто понял, кто убил Женевьеву Лантельм, и стал шантажировать убийцу. Когда началось расследование, вы не держали язык за зубами, и убийца вскоре о нем узнал, а узнав, запаниковал. Потому что между ним и разоблачением оставался только один человек, который мог в любой момент выдать его. Но убийца не знал, кто именно является шантажистом. Он только предполагал, что это некто, разбогатевший за его счет. Потому-то и погибли Тенар и Буайе, а также произошло покушение на капитана Обри. Именно эти трое получили неожиданные наследства, которые со стороны могли показаться крайне подозрительными. Дорогой Видаль, я долго над этим размышляла, но случайная фраза одного человека все поставила на свои места. Убийца – не Рейнольдс, а кто-то из оставшихся в живых.

– Не может быть! – медленно проговорил Видаль. Его глаза были прикованы к лицу Амалии. – Так что же, шантажист – тот самый восемнадцатый? Или он все-таки убийца?

– Почему вы решили, что «номер восемнадцать» – шантажист? – спросила Амалия с ясной улыбкой.

– Потому что, если вы правы и тот человек отсиживался в шкафу, то… Он все видел!

– А если видел, почему не остановил убийцу?

– Может быть, он вовсе не любил Жинетту. Или банально струсил. Или сообразил, какие выгоды ему может принести его невмешательство.

– Интересная мысль, – согласилась Амалия. – Но я предлагаю пока оставить в покое «номер восемнадцать» и послушать, что нам скажет инспектор Бриссон.