Манджам сидел вместе с Кемалем, который зашел подождать результатов голосования. Когда пришло известие о принятом решении, а Кемаль знал, что он-то наверняка отправится в прошлое, он одновременно успокоился и испугался. Одно дело запланировать свою собственную смерть, когда она еще далеко. А теперь уже оставалось всего несколько дней, прежде чем он отправится в прошлое, и не более нескольких недель, прежде чем он предстанет перед Колумбом и презрительно скажет: “Неужели ты думаешь, что Аллах позволит христианам найти эти новые земли? Я плюю на твоего Христа! Он слишком слаб, чтобы поддержать вас в борьбе с Аллахом! Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет – пророк его!"

Пройдут годы, и когда-то, в один прекрасный день, будущий сотрудник Службы, возможно, увидит его, стоящего здесь, кивнет и скажет, что этот человек остановил Колумба. Этот человек отдал свою жизнь, чтобы создать этот прекрасный, спокойный мир, в котором мы живем. Этот человек подарил человечеству будущее. Как когда-то до него – Евесведер, этот человек выбрал путь гуманизма.

Такую жизнь стоит прожить, подумал Кемаль. Заслужить себе место в истории, чтобы его вспоминали наряду с самим Евсеведером.

– Вы что грустны, друг мой? – спросил Манджам.

– Разве? – сказал Кемаль. – Ах да. И печален, и счастлив одновременно.

– Как вы думаете, Тагири смирится с этим? Кемаль с легким раздражением пожал плечами.

– Эта женщина непредсказуема. Всю жизнь она трудится ради этого дела, и вот, пожалуйста, теперь мы вынуждены чуть ли не связать ее, чтобы помешать выйти на улицу, призывая людей голосовать против того, чему она посвятила свою жизнь!

– Думаю, ее можно понять, Кемаль, – сказал Манджам. – Вы правы. Именно благодаря ее силе воли и целеустремленности проект “Колумб” был доведен до нынешней стадии. Она отвечала за него. И это бремя было слишком тяжелым, чтобы она могла его нести одна. Теперь, однако, она может испытывать какое-то внутреннее удовлетворение от того, что противилась уничтожению нашего времени, от того, что окончательное решение было принято без ее участия, и лишь воля огромного большинства человечества вынудила ее подчиниться. Теперь ответственность за конец нашего времени лежит не на ней одной. Ее разделяют множество людей. Теперь она может жить с пониманием этого.

Кемаль мрачно усмехнулся.

– Да, она может жить – но сколько дней? А затем, в мгновение ока она исчезнет вместе со всем человечеством. Так какое же сейчас это имеет значение?

– Имеет, – сказал Манджам, – потому что у нее еще есть эти несколько дней, и потому, что эти несколько дней – единственное будущее, которое у нее осталось. Она проживет их с чистыми руками и умиротворенной душой.

– Разве это не лицемерие? – спросил Кемаль. – Ведь она приложила к этому руку не меньше, чем другие.

– Лицемерие? Нет. Лицемер знает, что он в действительности собой представляет, но старается скрыть это от других, чтобы воспользоваться их опрометчивым доверием. Тагири мучается от того двусмысленного положения, в котором она оказалась. Она не может жить, не сделав этого. И страшится того, что не сможет жить, сделав это. Поэтому она скрывает это от самой себя, для того чтобы сделать то, что она должна сделать.

– Если тут есть какая-то разница, то ее чертовски трудно разглядеть, – заметил Кемаль.

– Верно, – сказал Манджам. – Разница есть. И ее чертовски трудно разглядеть.

* * *

По пути в Палос Кристофоро время от времени прижимал руку к груди, чтобы ощутить жесткий пергамент, спрятанный за пазухой. Все ради тебя. Боже милостивый, ты дал это мне, и теперь я использую это во славу Твою. Спасибо Тебе, спасибо Тебе за то, что услышал мою молитву, и теперь Твой дар разделит мой сын и Фелипа, моя покойная супруга.

День клонился к вечеру, отец Перес, ехавший рядом с ним, уже давно замолчал, и тут в его душе вдруг всколыхнулось воспоминание. Его отец смело делает шаг к столу, за которым сидят богато разодетые господа. Отец наливает вино. Когда же все это могло быть? Ведь отец его ткач. Когда он наливал вино господам? Что это я вспоминаю? И почему это воспоминание всплыло в моей памяти именно сейчас?

Он не мог найти ответа. А лошадь устало двигалась вперед, с каждым шагом поднимая пыль в воздух. Кристофоро размышлял о том, что ждет его впереди. Сколько еще надо сделать, чтобы подготовиться к плаванию. Удастся ли ему вспомнить, как это делается, когда прошло столько лет с тех пор, как он в последний раз выходил в море. Неважно. Он вспомнит все, что потребуется, он сделает все, что должен сделать. Самое страшное препятствие уже позади. Его вознесли руки Христа, и Христос пронесет над водами и вернет его домой. Теперь его уже ничто не остановит.

Кристофоро стоял на корме, наблюдая за тем, как матросы готовят каравеллу к отплытию. Ему безумно хотелось спуститься со своего наблюдательного пункта и вместе с матросами ставить паруса, таскать на борт последние, самые свежие съестные припасы, дать работу рукам, ногам, всему телу, чтобы стать частью экипажа, частью живого организма корабля.

Но теперь у него другая роль. Господь избрал его, чтобы вести за собой других, и вполне естественно, что капитан судна, да к тому же еще командующий экспедицией, остается наверху, недосягаемый для матросов, как сам Христос остается недосягаемым для церкви, которую он возглавляет.

Кристофоро знал, что люди, собравшиеся на берегу и на холмах, спускающихся к морю, пришли сюда не для того, чтобы подбодрить человека, отправляющегося выполнять свою высокую миссию. Они собрались здесь потому, что Мартин Пинсон, их любимец, их герой, набрал команду из их сыновей и братьев, дядьев и кузенов, а также друзей, чтобы отправиться в такое отважное плавание к неведомым берегам, что оно казалось сущим безумием. Или, наоборот, оно было столь безумным, что казалось отважным? И именно Пинсону они доверяли; только он, в любых обстоятельствах, сможет вернуть им их мужчин. Что им этот Кристобаль Колон? Просто придворный, который втерся в доверие монархов и стал командующим по королевскому указу, а не благодаря искусству мореплавателя. Они ничего не знали о том, как в детстве Кристофоро проводил долгие часы в генуэзских доках. Они ничего не знали о его путешествиях. О том, чему он так долго и упорно учился. О его планах и мечтах. И, что самое главное, они не имели ни малейшего представления о том, что Бог говорил с ним на берегу в Португалии, не так уж намного миль к западу от Палоса. Они и не догадывались, что само это путешествие – уже чудо и что оно никогда не состоялось бы, если бы не Божье благоволение, а потому оно не может закончиться неудачей.

Все было готово. Предотъездная суета стихла, сменившись усталостью, затем ожиданием. Теперь все взоры устремились к Колону.

Смотрите на меня, думал Кристофоро. Когда я подниму руку, я изменю мир. Несмотря на все ваши труды, никто из вас не сможет сделать этого.

Он сжал руку в кулак и поднял ее высоко над головой. Все радостно закричали, когда матросы отдали швартовы и каравеллы плавно отошли от берега.