— Но разве у него — разве у вас — я имею в виду, разве у него нет семьи? Им сообщили?

Профессор Плэйфер нацарапал на меловой доске конспект лекции на этот день, пока отвечал.

— У Энтони нет семьи, кроме его опекуна. Мистера Фолвелла уведомили по почте, и я слышал, что он очень расстроен.

— Боже мой, — сказала Летти. — Это ужасно.

Она сказала это с заботливым взглядом на Викторию, которая среди них лучше всех знала Энтони. Но Виктория выглядела на удивление невозмутимой; она не казалась шокированной или расстроенной, а лишь смутно ощущала дискомфорт. Действительно, она выглядела так, словно надеялась, что они как можно скорее сменят тему. Профессор Плэйфер с радостью согласился.

— Что ж, перейдем к делу, — сказал он. — В прошлую пятницу мы остановились на новаторстве немецких романтиков....

Вавилон не оплакивал Энтони. На факультете не было даже поминальной службы. Когда Робин в следующий раз поднялся в цех по обработке серебра, рабочее место Энтони занял незнакомый ему пшеничноволосый аспирант.

— Это отвратительно, — сказала Летти. — Представляете — выпускник Вавилона, а они ведут себя так, будто его здесь никогда не было?

Ее страдание скрывало более глубокий ужас, ужас, который Робин тоже чувствовал, а именно, что Энтони был расходным материалом. Что они все были расходным материалом. Что эта башня — это место, где они впервые обрели принадлежность, — ценила и любила их, когда они были живы и полезны, но на самом деле не заботилась о них вообще. Что они, в конце концов, были лишь сосудами для языков, на которых говорили.

Никто не говорил об этом вслух. Это было слишком близко к тому, чтобы разрушить чары.

Из всех Робин предполагал, что Виктория будет потрясена больше всех. Они с Энтони с годами стали довольно близки; они были двумя из немногих чернокожих ученых в башне, и оба родились в Вест-Индии. Иногда он видел, как они разговаривали, склонив головы друг к другу, когда шли из башни в Баттери.

Но в ту зиму он ни разу не видел, чтобы она плакала. Ему хотелось утешить ее, но он не знал, как это сделать, тем более что затронуть эту тему казалось невозможным. Всякий раз, когда заходила речь об Энтони, она вздрагивала, быстро моргала, а потом изо всех сил старалась сменить тему.

— Ты знал, что Энтони был рабом? — спросила Летти однажды вечером в холле. В отличие от Виктории, она была намерена поднимать этот вопрос при каждом удобном случае; более того, она была одержима смертью Энтони так, что чувствовала себя некомфортно, исполненной праведности. — Или должен был быть. Его хозяин не хотел, чтобы его освободили, когда отмена вступит в силу, поэтому он собирался увезти его в Америку, и он смог остаться в Оксфорде только потому, что Вавилон заплатил за его свободу. Заплатил. Ты можешь в это поверить?

Робин взглянул на Викторию, но ее лицо ничуть не изменилось.

— Летти, — сказала она очень спокойно, — я пытаюсь есть.

Глава двенадцатая

Одним словом, я был слишком труслив, чтобы делать то, что я знал, что правильно, как я был слишком труслив, чтобы избегать делать то, что я знал, что неправильно».

ЧАРЛЬЗ Диккенс, «Большие надежды»

Гриффин снова появился в университете. К тому времени прошло столько месяцев, что Робин перестал проверять окно с привычной тщательностью, и он не заметил бы записку, если бы не заметил сороку, тщетно пытавшуюся достать ее из-под стекла.

Записка предписывала Робину явиться в «Витой корень» в половине второго на следующий день, но Гриффин опоздал почти на час. Когда он все-таки пришел, Робин был поражен его изможденным видом. Сам факт хождения по пабу, казалось, вымотал его; когда он сел за стол, он дышал так тяжело, как будто только что пробежал весь Паркс. Он явно не менял одежду несколько дней; его запах витал в воздухе, притягивая взгляды. Он слегка прихрамывал, и Робин видела бинты под его рубашкой каждый раз, когда он поднимал руку.

Робин не знал, что с этим делать. Он приготовил к этой встрече целую тираду, но слова умерли при виде очевидных страданий брата. Вместо этого он сидел молча, пока Гриффин заказывал пастуший пирог и два стакана эля.

— Все идет нормально? — спросил Гриффин.

— Все хорошо, — ответил Робин. — Я сейчас работаю над независимым проектом.

— С кем?

Робин почесал воротник рубашки. Он чувствовал себя глупо, что вообще заговорил об этом.

— Чакраварти.

— Это хорошо. — Принесли эль. Гриффин осушил свой стакан, поставил его на место и поморщился. — Это прекрасно.

— Остальные из моей когорты не слишком довольны своими заданиями, однако.

— Конечно, не очень. — Гриффин фыркнул. — Вавилон никогда не позволит вам заниматься теми исследованиями, которыми вы должны заниматься. Только теми исследованиями, которые наполняют казну.

Наступило долгое молчание. Робин смутно чувствовал себя виноватым, хотя у него не было для этого никаких оснований; тем не менее, червячок дискомфорта с каждой секундой все больше забирался в его нутро. Принесли еду. От тарелки шел горячий пар, но Гриффин вгрызался в еду, как человек, умирающий от голода. Возможно, так оно и было; когда он наклонился над своим местом, его ключицы выпирали так, что на них было больно смотреть.

— Скажи... — Робин прочистил горло, не зная, как спросить. — Гриффин, все...

— Извини. — Гриффин положил свою вилку. — Я просто... я только вчера вечером вернулся в Оксфорд, и я устал.

Робин вздохнул.

— Конечно.

— В любом случае, вот список текстов, которые мне нужны в библиотеке. — Гриффин полез в передний карман и достал скомканную записку. — У тебя могут возникнуть проблемы с поиском арабских томов — я транслитерировал для тебя названия, что приведет тебя к нужной полке, но потом тебе придется определять их самостоятельно. Но они находятся в Бодлиане, а не в башне, так что тебе не придется беспокоиться о том, что кто-то поинтересуется, чем ты занимаешься.

Робин взял записку.

— Это все?

— Это все.

— Правда? — Робин больше не мог подавлять это. Он ожидал от Гриффина черствости, но не этого пустого притворства невежества. Его сочувствие испарилось вместе с терпением; теперь обида, которая кипела в нем целый год, вырвалась на первый план. — Ты уверен?

Гриффин бросил