Вскоре возвратилась Мери, прыгая от радости. Папа позволил ей пробыть внизу лишнюю четверть часа по просьбе мистера Хиксона. Мистер Хиксон такой умный! Она пока не поняла, кто такой мистер Донн, — он кажется надутым. Но он очень красив. Видела ли его Руфь? Ах нет! Она не могла его видеть: на этих несносных песках было так темно. Ну ничего, она увидит его завтра. Она обязательно должна поправиться к завтрашнему дню. Папе, похоже, очень не понравилось, что ни Руфь, ни Лиза не спустились в гостиную. На прощание он сказал: «Скажи миссис Денбай, что я надеюсь (а папино „надеюсь“ всегда значит „требую“), что завтра в девять часов она сможет с нами позавтракать». Так что утром она увидит мистера Донна.

Вот и все, что Руфь о нем услышала. Она пошла с Мери в ее спальню, помогла ей раздеться и отнесла к себе свечку. Наконец-то она осталась одна в своей комнате! Наконец-то!

Но ее напряжение прошло не сразу. Руфь заперла дверь и отворила окно, хотя ночь была холодной и грозной. Она сорвала с себя платье, отбросила волосы от разгоревшегося лица. Она совсем не могла думать, мысли и чувства были столь подавлены, что, казалось, никогда не вернутся. Но вот вся ее жизнь, прошедшая и настоящая, как вспышка молнии, открылась перед ней в мельчайших подробностях. И, увидев свое настоящее, Руфь, не в силах выносить страшную муку, громко вскрикнула. Затем она смолкла и прислушалась к звуку бьющегося сердца — столь громкого, что казалось, будто неподалеку скачут всадники.

— Если б я могла его увидеть! Если б я могла только спросить его, за что он меня бросил! Не рассердила ли я его чем-нибудь? Это было так странно, так жестоко! Но это не он, это его мать, — говорила она чуть ли не с яростью, отвечая самой себе. — О Господи! Но разве не сумел он понять меня прежде? Нет, он не любил меня, как я любила его. Он вовсе не любил меня! Он сделал страшное зло. Никогда уже не поднять мне головы с осознанием невинности. Они думают, я все забыла, потому что молчу. О милый, но неужели я браню тебя? — вдруг спросила она совсем иным, нежным голосом. — Я так истерзана, я так запуталась!.. Разве могу я осуждать тебя — отца моего ребенка?!

Упоминание о столь дорогом женскому сердцу обстоятельстве заставило ее взглянуть на вещи иначе. Она ощутила себя не женщиной, а матерью, обязанной строго охранять покой своего ребенка. Руфь стихла и задумалась. Затем она снова заговорила, но уже другим, тихим и глубоким голосом:

— Он бросил меня. Пусть бы он уехал, но он мог хотя бы объясниться… Он оставил меня одну нести всю ношу позора и даже ни разу не осведомился о рождении Леонарда. У него не было любви к своему ребенку, и у меня не будет любви к нему.

Последние слова она произнесла громко и решительно, но тут же, почувствовав собственную слабость, застонала:

— Увы, увы!

Затем она вскочила и принялась быстро ходить по комнате туда и обратно.

— О чем я думаю? Где я? Я ли это — та, которая все эти годы молилась только о том, чтобы стать достойной матерью Леонарду. Боже мой, как много греха в моем сердце! Прежнее время показалось бы чистым и святым в сравнении с настоящим, если бы я начала теперь просить объяснения его поступка, чтобы вернуть его в свое сердце. Я старалась изо всех сил понять святую Божью волю, чтобы воспитать Леонарда истинным христианином. Я научила сына произносить невинными устами: «Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого», а между тем я жажду возвратить его отцу, который… который… — Руфь задыхалась. — Боже мой! — громко воскликнула она. — Я вижу, что отец Леонарда дурной человек, а между тем, о милосердый Боже, я люблю его! Я не могу забыть его, не могу!

Она выглянула из окна, и ее охватил холодный ночной воздух. Ветер налетал сильными порывами вместе с дождем, но ей это было даже приятно. Тихая, мирная ночь не успокоила бы ее так, как эта бурная. Мрачные, рваные облака, проносившиеся мимо луны, вселяли в Руфь какую-то безумную радость, заставляя улыбаться бессмысленной улыбкой. Снова пролился поток дождя и намочил ей волосы до корней. Ей пришла на ум фраза — «бурный ветер, выполняющий волю Его»[18].

— Я бы желала знать, испугался ли мой милый малютка этого страшного ветра? Хотелось бы мне знать, спит ли он сейчас?

Тут мысли ее перенеслись в прошлое. Она вспомнила, как, испуганный погодой, он подкрадывался к ее постели, прижимался к ней и она утешала его разговорами, возбуждая в нем детскую веру в милосердие Божие.

Внезапно она ухватилась за стул, чтобы не упасть, а потом преклонила колена, словно увидела самого Господа. Руфь закрыла лицо руками и оставалась так некоторое время молча. Затем из груди ее вырвался стон, и она заговорила, чередуя слова с рыданиями и всхлипываниями:

— О Господи, помоги мне! Я так слаба. Боже мой! Молю Тебя, будь моим оплотом и моей крепостью, ибо я ничто без Тебя. Я знаю: если я попрошу Тебя, Ты не откажешь мне. Во имя Иисуса Христа молю: дай мне силы исполнить Твою волю!

Руфь не могла ни о чем больше думать, ничего вспомнить, кроме того, что она слаба, а Господь силен и помогает всем страждущим. Ветер усиливался, дом дрожал, когда страшные порывы бури налетали на него со всех четырех кондов света, а потом со стонами замирали в отдалении. Не успевал затихнуть один порыв, как налетал новый, с таким звуком, словно приближалось, трубя в свои трубы, войско самого Сатаны.

Кто-то постучался в двери спальни — тихо, по-детски, и нежный голосок проговорил:

— Миссис Денбай, можно мне войти? Я так перепугалась!

Это была Лиза. Руфь быстро выпила воды, чтобы прийти в себя, и отворила дверь испуганной девочке.

— О миссис Денбай, видали ли вы когда-нибудь такую ночь? Я ужасно боюсь, а Мери спит как ни в чем не бывало.

Руфь не сразу сумела заговорить. Она молча прижала к себе Лизу, чтобы успокоить. Девочка отшатнулась от нее.

— Какая вы мокрая, миссис Денбай! — проговорила она, вздрогнув. — И окно, кажется, отворено! Ах, как холодно!

— Ложись в мою постель, — предложила Руфь.

— Тогда ложитесь и вы. У этой свечки слишком длинный фитилек, она так странно горит… Да и ваше лицо как-то не похоже на вас. Пожалуйста, задуйте свечку и ложитесь! Я так напугалась, побудьте со мной.

Руфь затворила окно и легла. Лиза вся дрожала. Чтобы приободрить ее, Руфь сделала над собой большое усилие: она решила рассказать о Леонарде и его детских страхах. Затем она стала шепотом говорить о неизъяснимой милости Божией, но делала это робко, боясь, чтобы Лиза не посчитала ее саму лучше, чем она была. Девочка вскоре уснула, и Руфь, утомленная переживаниями и вынужденная лежать тихо из боязни разбудить гостью, тоже слегка задремала.

Руфь проснулась, когда комната уже была залита сероватым светом осеннего утра. Лиза еще спала, но Руфь слышала беготню прислуги и звуки со скотного двора. Она вспомнила о вчерашних переживаниях и, решив избавиться от них, стала с суровым спокойствием приводить в порядок свои мысли. Итак, он здесь. Через несколько часов ей придется с ним встретиться. Избежать этого нельзя никак, разве что посредством лживых и трусливых отговорок и уверток. Что из всего этого выйдет, она не знала и не могла догадываться. Но одно было для нее ясно, одного она станет крепко держаться — что бы ни случилось, она будет послушна Божьему Закону, до самого конца повторяя: «Да свершится воля Твоя!» Она просила у Бога лишь сил исполнить должное, когда настанет время. Когда придет это время, какие слова и поступки понадобятся с ее стороны, она не знала и даже не пыталась предугадать. Она полностью полагалась на Божию волю.